Федор Крюков - Газетные статьи

Газетные статьи

О ВОЙСКОВОМ КРУГЕ[1]

(авг.1918)

Без преувеличения можно сказать, что в работе разрушения талантливая русская натура развернулась во всю ширь: развалено не только государство, строившееся тысячу лет, но чище татар «товарищи» с мозолистыми якобы руками истребили многовековую культуру, расточили огромнейшие национальные ценности, проплевали неоценимые природные богатства страны.

Разорение выполнено артистически.

Работа государственного созидания, разумеется, будет потруднее и поскучнее. Отнесется ли к ней народ-строитель с тою степенью усердия и серьезности, какую он явил в деле расточения векового наследия, — покажет недалекий уже день грядущий. Но мы живем верой в здравый рассудок народный, мы не можем погасить в себе искру упования, что выстраданный опыт приведет нас к сознанию своей греховной скверны и допущенных ошибок. И может быть, отложим мы до другого времени покушение облагодетельствовать мир новым словом, а скромно пока пойдем в хвосте народов, ранее нас выступивших на поприще истории и являющих нам достойный подражания пример сознательного отношения к долгу, к общественным обязанностям, пример самодисциплины, уважения к порядку, к закону, к труду и вековому опыту человечества, сохраненному в науке…

И Войсковому Кругу прежде всего предстоит обязанность трезво оценить положение. Путь, который предлежит перед нашим родным краем, — путь кремнистый и лишенный красивых эффектов. Создавая здоровый порядок и благоустроение жизни, мы обязаны сознаться прежде всего в том, что в недавно пережитую полосу свободного государственного и общественного строительства мы сумели только обнаружить озорство и скотскую тупость. А чтобы стать похожими на людей, выросших в условиях культуры и общественного благообразия, мы обязаны внушить себе и укоренить уважение к закону и ввести в жизненный обиход безусловное подчинение ему, одинаковую перед ним ответственность всех и каждого, начиная с самых вершин власти и кончая низами подчиненных. Никому никаких послаблений. То, что вызывает в нас наивное изумление — огромная выдержка культурных народов в борьбе с противником, отсутствие шаткости и признаков ропота в условиях, несравненно более трудных, чем наши, величайшее уважение к порядку и безусловное подчинение не только закону, но и маловажным, как будто, правилам (дороги обсажены фруктовыми деревьями, и никто не обрывает, не обламывает их…) — все это создано не одним словесным внушением, но и применением весьма суровых видов кары. Около двухсот лет назад Фридрих Великий повесил перед окнами своей спальни проворовавшегося чиновника, и — может быть — с тех пор в прусских почтовых учреждениях, например, никаких квитанций не выдается на заказные отправления, и ни одной посылки не пропало. А у нас в период «товарищеского» господства посылать что-либо можно было лишь с оказией, а железные дороги и почта были учреждениями по борьбе с контрреволюцией и повышению окладов…

И если Войсковой Круг во имя устроения порядка и государственной крепости внушительно выразит готовность насадить дисциплину, искоренить своевольство, хулиганство, неуважение к закону и власти — всеми способами, ведущими к этой разумной цели, не стесняясь суровостью карательных мер, — он правильно выполнит обязанность представительства народных интересов и наилучшим способом проявит заботу о судьбах родины. Только при этом непременном условии власть будет твердой, управление — разумным, правильным и плодотворным, а жизнь — способной к преуспеянию и здоровому развитию.

В круг неизбежных обязанностей народных входит создание средств для поддержания государственного здания. Средства собираются с народа в виде налогов. Налоги носят, конечно, принудительный характер, и платить их — мало удовольствия. В казачестве же давно укоренился взгляд, что казаки свободны от податей и налогов, и потому на самые очевидные свои нужды станичники упорно не желают уделить грош от своего достатка. Революция внесла оригинальное понимание свободы и в казачьи головы: никаких обязанностей, никаких налогов, никаких повинностей — не признавать… потому — свобода… И были отвергнуты также и натуральные повинности — все без исключения, не считаясь с вопиющей необходимостью: ни мостов, ни дорог не надо, на произвол судьбы была брошена охрана церквей, школ…

Чрезвычайно передовыми людьми оказали себя станичники в вопросе о натуральных и денежных повинностях. Главный козырь, которым били «товарищи» старый порядок, — вопрос о налогах, — пришелся очень по вкусу и фронтовикам, и тыловым людям. Пленяла простота и категоричность: сдирай время от времени шкуру с буржуев — и все денежные надобности государства будут покрыты. Но русский капиталист оказался тощ и жидок и — ободранный — не оброс новой шкурой. Пришлось совнаркомам и совдепам сверх грабежа обратиться к содействию и печатного станка, к беспрерывному выбрасыванию в народ всевозможных денежных знаков, в потоке которых мудрено отличить фальшивые от настоящих. И все мы видим, какую муть и запутанность внес в жизнь этот безрассудный денежный поток…

Войсковой Круг обязан употребить все усилия, чтобы не дать запутаться Всевеликому Войску Донскому в лабиринте чрезмерного кредитного обилия. Не орать бессмысленно, как ранее: «косые налоги попрямить!» — а прямо и открыто признать себя повинными, в интересах целости государства и поддержания порядка в нем — и косвенным, и прямым налогам. Но тут же твердо сказать о необходимости самой тщательной бережливости в расходовании народных средств. Вымести все лишнее, паразитическое, присосавшееся к общественному пирогу. Труд и бережливость — основа благосостояния частного и государственного. И трудовой копейке пусть цену знают все — от верха до низа…

КРАЙ РОДНОЙ[2]

(авг.1918)

Родимый край… Как ласка матери, как нежный зов ее над колыбелью, теплом и радостью трепещет в сердце волшебный звук знакомых слов… Чуть тает тихий свет зари, звенит сверчок под лавкой в уголку, из серебра узор чеканит в окошко месяц молодой… Укропом пахнет с огорода… Родимый край…

Кресты родных моих могил, а над левадой дым кизечный, и пятна белых куреней в зеленой раме рощ вербовых, гумно с буреющей соломой, и журавец, застывший в думе, — волнуют сердце мне сильнее всех дивных стран за дальними морями, где красота природы и искусство создали мир очарованья…

Тебя люблю, родимый край… И тихих вод твоих осоку, и серебро песчаных кос, плач чибиса в куге зеленой, песнь хороводов на заре, и в праздник шум станичного майдана, и старый милый Дон — не променяю ни на что… Родимый край…

Напев протяжный песен старины, тоска и удаль, красота разгула и грусть безбрежная — щемят мне сердце сладкой болью печали, невыразимо близкой и родной… Молчанье мудрое седых курганов, и в небе клекот сизого орла, в жемчужном мареве виденья зипунных рыцарей былых, поливших кровью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зеленый и родной… Не ты ли это — родимый край?

Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа, я, ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой край родной… Но все же верил, все же ждал: за дедовский завет и за родной свой угол, за честь казачества взметнет волну наш Дон седой… Вскипит, взволнуется и кликнет клич — клич чести и свободы…

И взволновался Тихий Дон… Клубится по дорогам пыль, ржут кони, блещут пики… Звучат родные песни, серебристый подголосок звенит в дали, как нежная струна… Звенит и плачет, и зовет… То — край родной восстал за честь отчизны, за славу дедов и отцов, за свой порог родной и угол…

Кипит волной, зовет на бой родимый Дон… За честь отчизны, за казачье имя кипит, волнуется, шумит седой наш Дон — родимый край!..

ВОЙСКОВОЙ КРУГ И РОССИЯ[3]

(сент.1918)

Шел вопрос о войсковом гербе, войсковом гимне и войсковом флаге. Надо было заводить все свое, собственное…

Как у тех молодых хозяев-одиночек, которые только что оставили старое родовое гнездо, отошли «на свои хлеба», — на казачьем языке в шутку они называются «бесквасниками» — всюду, куда ни глянь, нехватка, нужда и оголенность — ни звена, ни сарайчика, ни колодца, ни даже обсиженной мухами лубочной картинки в переднем углу, — так и у нынешнего Круга чувствуется если не отсутствие, то большая скудость по части государственной «абсе<лю>ции» (опять пользуюсь своеобразной казачьей словесностью)[4]. Многого не хватает. А надо. До зарезу нужен герб, символ народного быта и духа. В забытых сокровищницах седой старины, нашли герб: «Олень пронзен стрелой». После примелькавшегося изображения двуглавого царя пернатых, могучего и хищного, образ благородного оленя, истекающего кровью, был трогательно грустен и близок сердцу… Кто-то из глубины серых рядов партера, тонувших в сумерках скупого освещения, спросил: