Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. Страница 96

Еще позже Юрковский уже не «самобичуется», но еще упоминает о своей ошибке:

…Что ж, сочетание жажды бесконтрольной власти и подлости — это не такое уж частое явление в наши дни. Настолько редкое, что я, старый дурак, вообще исключил всякую возможность такого явления…)

— Вы, Шершень, сделали из обсерватории маленькую империю. По-моему, этого достаточно, чтобы называть вас мерзавцем. Ну, о вас разговаривать больше не будем. Теперь вы, молодые люди.

Он повернулся к астрономам. Они сидели кучкой. Они собрались в кучку уже в середине перекрестного допроса, который учинил Юрковский, когда выяснилось, что Аверин никогда не называл Свирского бездарем и подхалимом; что Свирский понятия не имел о том, что его, оказывается, вывели ночью из комнаты Зины; что Базанов никогда не распускал слухов, порочащих Таню Оленину; что считать Зину Шатрову недоучкой, неспособной к самостоятельной работе, невозможно даже из педагогических соображений… Теперь они сидели вместе и с ненавистью смотрели на Шершня. Только Кравец сидел отдельно.

— Шершня и Кравца я с работы снимаю, — говорил Юрковский. — Только прошу без эксцессов. Их отправят на Землю, и я надеюсь, что никто из вас с ними больше не встретится. Нового начальника вам пришлют через неделю с Титана. Пока посидите и подумайте. Вы мне очень, очень не нравитесь. Ведь я же вас всех помню еще по Институту. И я никак не ожидал, что вас будет так легко поставить на четвереньки. Вам еще предстоит искупить эту вину друг перед другом. Бедные слабые людишки. Идите. И думайте.

Они поднялись и, понурившись, пошли из кабинета. Шершень тоже встал и, нелепо раскачиваясь на магнитных башмаках, подошел к Юрковскому вплотную.

— Это самоуправство, — сипло сказал он. — Это вам даром не пройдет. Вы нарушаете работу обсерватории.

Юрковский гадливо отстранил его.

— Слушайте, э-э… Шершень, — сказал он. — На вашем месте я бы застрелился.

В следующей главе в первом и втором вариантах рукописи Юрковский говорит директору Титана: «Ты оказался прав, Федя».

Постепенный переход от Юрковского, который знает все и с тщанием исполняет свою роль инспектора, наводя порядок, до Юрковского, который занимается инспектированием по обязанности, но без охоты и как-то поверхностно, полностью перекроил сам образ, и если ранее можно было прощать хорошему, но с выпендрежем (у каждого человека есть какие-то недостатки) Юрковскому многое, то с изменением этой главы Юрковский теряет в глазах читателя, еще не знающего о последующем (о предательстве дружбы ради самореализации), свои былые (а бывшие ли вообще?) положительные качества…

Впрочем, целью данной работы не является исследование образа Юрковского, здесь показываются только аспекты исследования, а книга (хорошая, интересная) о преломлении образа Юрковского в глазах Авторов и в глазах читателя, надеюсь, еще будет кем-то написана. Материалов для такого исследования достаточно.

В данной же работе при публикации именно материалов для исследования, а особенно — больших отрывков из черновых работ, хочется предостеречь читателя еще раз. Б. Н. Стругацкий в прологе уже говорил: «Это все необработанное, черновики». Не торопитесь, прочитав какую-то часть черновика, восклицать: «И правильно, что они убрали этот отрывок, это же совершенно дубово написано… И правильно, что они не повели сюжет в этом направлении — это же банальщина… Только посмотрите, какой неправильный оборот… А здесь вот явный фактический ляп…»

Это действительно именно черновики. Это действительно было выброшено, или исправлено, или переписано со вкусом. Не ради придирок читателей (а уж тем более — критиков) публикуются эти тексты — пусть читатель придирается к окончательным текстам.[75] Цель (напоминаю здесь еще раз) — показать, как создавалось, задумывалось, переписывалось, исправлялось произведение, чтобы в итоге получилось талантливо, ново, свежо, оригинально. Критиковать приведенные тексты бессмысленно — искусствоведы не критикуют же наполовину вытесанную скульптуру… или музыкальные критики — первую репетицию оркестра.

А вот посмотреть на этот процесс (рождение Произведения из куска камня или из диссонанса группы инструментов), заглянуть в писательскую кухню хочется. И если уловить рождение замысла, персонажей, идеи и антуража произведения необычайно трудно (тут даже сам автор зачастую не может объяснить, что толкнуло его на такой поворот сюжета или на создание этого образа), то проследить «доводку до кондиции» черновика не только можно, но для многих, особенно для молодых авторов, еще и полезно.

Сейчас у многих авторов почему-то принято отдавать в издательства сырые рукописи — там редакторы доделают. Поэтому авторы получают так много отказов или жалуются, что публикация совершенно не похожа на то, что они писали. Создать, записать придуманное — это только половина работы автора. А вот довести рукопись до чистовика, исправляя где-то слово, где-то фразу, убедиться, что каждое слово на своем месте и что это именно нужное слово, — пожалуй, не легче, чем придумать. Если у человека нет литературного вкуса — ему писателем не стать (так же, как не стать композитором не имеющему музыкального слуха), но даже если у начинающего писателя отменный литературный вкус, ему все равно надо учиться — учиться видеть свои «ляпы» так же легко, как он видит чужие.

Примеры, приведенные ниже, как раз и показывают эту работу — мелкую стилистическую правку рукописи.

В прологе раннего варианта Юрковский говорит: «В стратоплане спрошу бутылочку ессентуков и выпью…» Добавляется характерная особенность речи: КАК говорит и ЧТО говорит персонаж, и сразу видна его вальяжность:

Юрковский ТОМНО сказал:

— В стратоплане спрошу бутылочку ессентуков и ВЫКУШАЮ…

Портфель у Юрковского в черновиках «огромный роскошный», позже — «великолепный».

Юрковский говорит Дауге: «Ах, да не кисни ты, Григорий» — в рукописях «неожиданно тонким» голосом, позже — «страдающим».

Сначала Быков говорит сыну: «Пока я в рейсе, будь все время возле мамы». Это позже исправляется Авторами на более точное: «Пока я в рейсе, будь поближе к маме».

Юрковский, обращаясь к Грише Быкову, называет его в черновике — «сынок», позже — «малыш».

После пожелания Юрковского «чтобы рейс отменили» Быков на него с изумлением — сначала «посмотрел», позже «воззрился».

О том, что Дауге остается, а они улетают, в рукописи Юрковский говорит Быкову: «Плохие мы с тобой товарищи». Позже: «Нехорошо. Нечестно». А Быков отвечает в рукописи: «Перестань ныть», а позже просто: «Перестань».

Дауге говорит Быкову-младшему в черновике: «Что я, жить не могу без этих самых космических бездн и песков Марса?», а в публикациях: «Что я жить не могу без этих самых таинственных бездн и пространств?»

Изменяется причина горечи Дауге. В рукописи: «Если бы здесь был Володька, — продолжал Дауге, — если бы остался твой отец, Михаил Антонович… Я страшно буду тосковать по ним. Я уже тоскую. Я уже старый, Гриша. Старый! Мне нельзя одному». В публикациях: «Почему я остался один? За что? Почему именно меня… именно я должен быть один? Ведь я не самый старый, тезка. Михаил старше, и твой отец тоже…»

На фразу Гриши о последнем рейсе Крутикова в рукописи Дауге отвечает: «Вот и Миша тоже». В публикациях: «Миша наш состарился…»

Быков-младший реагирует на состояние Дауге, увидевшего бывшую жену, в рукописи «испуганно», в публикациях «встревоженно».

О «человеческом» и «животном» в человеке Дауге в рукописи говорит: «Так вот, по-моему, человеку свойственны другие законы развития. Не такие, как у животных». В публикациях: «Так вот. Человек — это уже не животное». И дальше: «Разум этот НЕОБХОДИМО должен развиваться» — в рукописях; «Разум этот НЕИЗБЕЖНО должен развиваться» — в публикациях.

После обидчивого «спасибо» Маши Юрковской на замечание Дауге о мещанах Дауге говорит: «Я не хотел тебя обидеть», — и добавляет: в рукописи: «Просто всех вас очень жаль», в публикациях: «Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас».

О мирских удовольствиях в рукописи Дауге говорит: «Я очень доволен своей жизнью», в изданиях: «Я даже был изрядным шалопаем».

Последние слова Дауге, обращенные к Маше Юрковской, в рукописи сначала были: «Прощай, Маша, — сказал он. — Нехорошо быть эгоистом, но спасибо за этот разговор. Ты мне очень помогла, а я… — Он слегка развел руками». Абзац Стругацким не нравится, в более поздней рукописи они «Он слегка развел руками» меняют на «Извини меня, если я говорил жестоко». А в издании переделывают абзац полностью: «Прощай, — сказал он, ласково улыбаясь. — Извини, если я говорил жестоко… Ты мне очень помогла сегодня».