Авенир Голубицкий - Конюх и крепостная

Голубицкий Авенир

Конюх и крепостная

Авенир Голубицкий

Конюх и крепостная

Я едва успел все приготовить, как раздался звонок в дверь. Я широко распахнул ее и уже открыл было рот, но та, что пришла, торопливо опередила меня.

- Здравствуйте! - сказала она. - Это вы - конюх?"

Я почувствовал, как улыбка приветствия у меня на лице сменяется выражением идиотского ступора. "Вы? Конюх? Что за чепуха?" Я пригляделся. Нет, ничего необычного. И в одежде тоже: на ней был темный делового покроя костюм, на ногах - открытые туфельки на высоком каблучке, голову украшала элегантная шляпа с широкими полями. Свою маленькую сумочку она держала обеими руками на весу у колен, но когда заговорила, то вскинула руки к груди, будто хотела ею прикрыться. Тут я заметил стоящий в углу у двери длинный и узкий предмет, завернутый в газету. И еще я заметил, что в глаза она мне не смотрит. Времени на размышления не было.

- Конюх? : Да : я : Проходи :-те, пожалуйста :

Когда мы вошли в комнату, и я предложил ей сесть, она как-то замешкалась, потом резко, будто не могла больше стоять, опустилась в кресло и принялась разглаживать подол у себя на коленях так, словно только вот за этим сюда и пришла. Видно было, что она волнуется, но старается это скрыть.

- Кофе? - предложил я, но, подумав, что это лучше поможет собраться и ей, и мне, добавил: - Или, может быть, выпьете лучше вина?

Молчали мы, сидя друг против друга и попивая вино, уже довольно долго, так что становилось как-то даже неловко, и я понял, что инициативу придется проявлять мне.

- Так вам, значит, нужен : конюх?

Она встрепенулась.

- Да, - сказала она, и торопливо отставив почти пустой бокал, открыла сумочку. - Вот. Это для вас. Велено вам передать.

Я взял у нее сложенный вдвое лист бумаги, и на мгновение поймал на себе ее взгляд. Как ни короток он был, я успел заметить, что он был испытующим и тревожным. Дело становилось интересным.

Бумажный лист, который подала мне девушка, оказался письмом, а лучше сказать, запиской: некая барыня поручала мне примерно наказать подательницу сего послания, свою "крепосную девку" (тут я поднял глаза на гостью), то есть хорошенько высечь ее за непослушание прутьями, которые мне передаст сама провинившаяся девка и которые надо будет почаще менять. Барыня настоятельно рекомендовала девку покрепче связать и при порке заставить ее покаяться в своих винах, но не поддаваться на ее просьбы о пощаде. Заплатить мне было обещано по результатам работы.

Я посмотрел на девушку другими глазами.

- Значит, вы - крепостная, да еще непослушная?

Девушка кивнула и протянула мне сверток. Я развернул бумагу, местами мокрую и расползавшуюся у меня под пальцами. В свертке было с десяток прутьев, длинных, тонких и желвакастых. Я подержал в руке один, потом другой, удивляясь их сочной упругости. "Интересно, сколько вообще времени нужно их вымачивать?" - соображал я, выбирая тот первый прут, с которого и должно было все начаться. Делал я это скорее наугад, чем как знаток подобных вещей, но вид принял самый серьезный - груздем ни груздем, а конюхом-то я все-таки назвался. Провинившаяся тем временем молча следила за моими манипуляциями, неподвижно, с прямой спиной сидя на краешке кресла, готовая тут же подняться. Видно было, что она напряженно ждет. Я еще повертел в руках прут, продлевая ей томительное ожидание, а себе - волнующее зрелище. Но долго не вытерпел.

- Ну что же, если вы не возражаете, то, может быть, приступим?

Она кивнула, спрятав от меня глаза, потом с готовностью встала.

- Что мне делать?

Я наблюдал, как она раздевалась. Сначала она сняла свою роскошную шляпу и положила ее на кресло, накрыв ею сумочку. Мотнула головой, и тяжелые волосы, которые были собраны под шляпой, ударили ее по спине. Она снова закрепила их, но как-то набок, видимо, чтобы не мешали, а потом присела и стала расстегивать туфельки. Короткая юбка съехала с колена, натянулась на бедре. Между ее краем и резинкой чулка показалась узенькая полоска белой кожи: Она инстинктивно, одной рукой, подтянула непослушный подол на колено и прижала его локтем. Я усмехнулся про себя: через минуту-другую я и так все увижу, а она : Расстегнув ремешки, она выпрямилась и стряхнула туфельки, словно оставляла на берегу резиновые шлепки, перед тем как броситься в воду. Став у кресла, она какое-то время в нерешительности перебирала ногами в одних чулках. Потом, все-таки решившись, быстро расстегнула юбку, приспустила ее чуть ниже колен и вышагнула из нее. Вслед за юбкой на кресло рядом со шляпкой упали чулки, пояс и трусики. Все это накрыл собой ее жакет. Девушка, на которой была теперь только белая блузка, повернулась ко мне, заложив руки за спину, и на этот раз смело, даже с вызовом каким-то, посмотрела мне в лицо, будто объявляя: "Я готова". Трогательно было смотреть на решительность, с которой эта стрункой натянутая, полуобнаженная фигурка предстала передо мной.

- Блузку, - сказал я, - тоже лучше снять - лишнее только мешать будет, да и порвать можно ненароком :

Когда тонкая, прозрачная почти, ткань стекла с ее плеч на руки, а с них последовала за остальными вещами на кресло, моя покорная жертва взялась было за лифчик, но я остановил ее: "Подойди сюда!", Раз уж я был конюхом и должен был научить ее повиновению, пора было показать власть. Она вскинула на меня глаза, и тут же опустив их, нерешительно приблизилась, касаясь пальцами чашек лифчика, но увидев у меня в руках веревку, не стала ждать дальнейших приказаний, а протянула мне руки, соединив их ладонями вместе. Я нарочно помедлил, любуясь: передо мной, покорно ожидая своей участи, стояло само послушание. Я решил еще раз испытать это послушание, сделав по-своему.

- Нет, - сказал я, сглатывая сухим ртом. - Повернись спиной.

Девушка, поколебавшись, как мне показалось, секунду, повернулась, и опустив голову, замерла, скрестив руки в запястьях. Стараясь сдержать дрожь в пальцах, я сложил ей руки так, чтобы запястья не перекрещивались, а лежали друг на друге, и начал связывать их. Как только веревка, сделав первый оборот, сдавила ей запястья, непокорная раба вдруг глубоко и прерывисто вздохнула и уронила голову на плечо. Когда был завязан последний узел, бедная пленница секунду стояла неподвижно, потом двинула уже несвободными, отведенными назад плечами, словно пробуя степень этой несвободы, и вдруг подалась вперед, приподнимаясь на пальчиках, словно хотела убежать, : но осталась на месте.

- Пойдем-ка, - сказал я, поймав ее за локоть.

Когда я своим кожаным ремнем жестко пристегнул за талию ее, уже начавшую тяжело дышать приоткрытым ртом, к перекладине шведской стенки, и отошел на шаг, чтобы полюбоваться, я увидел, что руки, которые я предусмотрительно связал ей особым образом, все равно опустились слишком низко и будут мешать. Сейчас ее кисти со стиснутыми в кулачки пальцами лежали прямо на том треугольнике, которым сверху начиналась у нее ложбинка между тугих половинок попки. Я задумался. Белая веревка, идя от связанных запястий моей жертвы, уютно устроилась у нее между ягодиц и доставала почти до самого пола, где ее размочаленный конец тихо раскачивался, щекоча прижавшиеся друг к другу пяточки. "Вот и выход", - подумал я, хваля себя за то, что случайно, в общем-то, выбрал достаточно длинную веревку. Я подобрал ее конец, подтянул связанные руки пленницы вверх и закрепил веревку на перекладине стенки. Теперь наказанию ничего не мешало. Я не удержался и погладил налитые половинки. Они вздрогнули, съежились, кулачки слегка расслабились, а их хозяйка издала сдавленный звук, похожий на жалобный стон.

Я взял в руки прут.

- Так за что тебя наказывать? - спросил я, примериваясь.

- Я непослушная, неблагодарная рабыня, непокорная и своевольная, ленивая крепостная, которую надо сечь и сечь :

- Ну, считай! - сказал я, и прут засвистел.

От первого удара непослушная рабыня вскрикнула на судорожном вдохе, будто ее окатили холодной водой, дернулась, изогнулась назад, а ее кулачки резко раскрылись, ощетинившись пальцами, и тут же снова сжались. Я увидел, как длинные красные ногти глубоко впились в мякоть ладоней и вышли из нее, только когда, раздышавшись, невольница произнесла "Один!" Второй раз я ударил ее так, чтобы прут лег по возможности поперек на глазах разгоравшейся алым на половинках задка полоске. "Пусть будет в клеточку", - решил я, возвращаясь на то место, откуда вытянул ее в первый раз. "Три!" При каждом новом ударе эти несчастные половинки, вздрагивая, прижимались друг к другу, будто вместе им было легче вынести наказание, и тут же, как бы нехотя, расставались. Но не надолго - в судорожном ужасе они снова, трепеща, соединялись, как только безжалостное дерево касалось их. Между ударами, как и велела барыня, я оставлял время, чтобы она могла перечислить свои грехи и попросить пощады, но может быть, от недостатка опыта, а скорее от возбуждения, которое все больше охватывало меня, я слишком торопился и наносил очередной удар, не давая ей возможности закончить начатую фразу, и тогда очередное признание или мольба прерывалось криком.