Андрей Валентинов - Овернский клирик

Андрей Валентинов

Овернский клирик

Авентюра первая.

О том, чем кончилась рыбная ловля в Нотр-Дам-де-Шан

1

Крючок не выдержал. Карп – здоровенный, не менее двух фунтов весом – сорвался и, победно блеснув серебристой чешуей, плюхнулся в воду. Пьер охнул и застыл, сжимая в кулаке бесполезную удочку. В довершение всего рыба, прежде чем бесследно сгинуть в темной воде, на мгновенье выглянула и, как мне показалось, бросила на неудачливого рыбака полный ехидства взгляд. Этого Пьер, и без того сраженный случившимся, уже не выдержал:

– У, дьявол! Ах, чтоб его!.. Кровь Христова, вернусь в Сен-Дени, я этому отцу Иегудиилу ноги вырву! Говорил я ему – железо хреновое, а он…

Отец Иегудиил – наш монастырский кузнец – действительно в последнее время стал портачить, но это обстоятельство никак не оправдывало ни содержания, ни формы сказанного.

– Брат Петр, – негромко позвал я, чувствуя, что Пьер готов отмочить следующий пассаж по поводу карпа, удочки, крючка и отца Иегудиила. – Брат Петр…

Пьер в сердцах швырнул удочку оземь, вобрал побольше воздуха, раскрыл рот, и тут до него наконец начало доходить. Я мельком оглянулся – брат Ансельм стоял с невозмутимым видом, но в глазах его определенно бегали чертики. Впрочем, с первого взгляда и не заметишь – держать себя этот мальчик умеет.

– От-тец Гильом… – запинаясь, начал Пьер. – Я… ну…

– По-латыни, пожалуйста, – все с тем же спокойствием попросил я, чем вверг Пьера в окончательное смущение. Ибо, кроме строжайше запрещенной божбы и поминания нечистого, он умудрился выговорить все это на «ланг д’уи»[1] с диким нормандским произношением.

– Я… ну… Рыба…

– Дальше, – подбодрил я, наблюдая, как покрасневший и разом вспотевший Пьер с неимоверным усилием подбирает непослушные латинские слова.

– Я ловить, я ловил… – Пьер вздохнул и потер громадной пятерней свою веснушчатую физиономию.

– Мы ловили, – согласился я.

Я вновь обернулся – брат Ансельм смеялся, но незаметно – одними уголками губ. Уже не в первый раз подумалось о том, где мальчик так научился себя держать. Все-таки ему еле-еле восемнадцать, и то по документам, которые не у одного меня вызывали сомнения.

– Мы ловили, – обреченно повторил Пьер. – Отец Иегудиил – в аббатстве святого Дионисия кузнец есть. Он плохой кузнец есть. Он сделать… сделал плохой…

Похоже, слово «крючок» забылось, и Пьер мучительно подыскивал подходящий эквивалент.

– Он сделал плохое орудие… Орудие удить… Отец Гильом!

– Так…

Я отложил в сторону удочку и смерил Пьера выразительным взглядом. Детина сжался и заморгал.

– Брат Петр плохая память иметь, – вздохнул я. – Брат Петр забыть, как мы договариваться…

– Отец Гильом! – вновь воззвал несчастный, взмахнув ручищами, от чего в неподвижном вечернем воздухе повеяло свежим ветром.

– Вы – будущий священник, брат Петр. В вашей практике будет немало эпизодов, по сравнению с которыми этот несчастный карп – сущая мелочь. Вы должны сохранять спокойствие и не сбиваться на простонародную тарабарщину, из которой, к вашему счастью, я не понял ни слова… Дюжину «Отче наш» и дюжину «Верую» перед сном. Вы, кажется, улыбаетесь, брат Ансельм?

Все-таки я застал парня врасплох. Но лишь на миг. Девяносто девять из сотни сказали бы в таком случае:

«Нет!» – но Ансельм дерзко сверкнул глазами и покорно ответил: «Да, отец Гильом».

Я хотел поинтересоваться, что именно брат Ансельм услыхал смешного, но посчитал, что это будет излишним занудством.

– Две вязанки хвороста, брат Ансельм. И мытье посуды после ужина.

– Да, отец Гильом.

Парень вновь улыбнулся, и я вдруг сообразил, что сегодня и так его очередь мыть посуду.

– Ладно, – резюмировал я, – как там у нас с уловом?

Несмотря на эпизод с разогнувшимся крючком, улов был неплох. Впрочем, пруды у Нотр-Дам-де-Шан всегда славились отменной рыбой.

Ужин варили тут же – идти в старую заброшенную кухню, где не готовили уже два десятка лет, с тех пор как старый граф де Корбей разорил здешний монастырь, не хотелось. Ребята разложили костер, и Пьер уже привычно достал нож, дабы приняться за рыбу, но я остановил его:

– Уху сегодня приготовит брат Ансельм. А вы, брат Петр, надеюсь, не забыли, что должны мне басню?

– Какую басню? – моргнул Пьер, успевший уже успокоиться и предвкушавший ужин.

– Басню «Лисица и отражение луны» из сборника «Робертов Ромул». Вы должны были выучить ее еще вчера, но вчера у вас, кажется, был насморк…

– Не насморк… – вздохнул бедняга. – У меня… это… голова болела.

– Сочувствую, брат Петр. Надеюсь, сейчас все неприятности позади и мы имеем возможность послушать наконец басню.

– Сейчас… Я… ну… повторю.

Я не стал спорить и принялся наблюдать за Ансельмом. Вечерняя уха – маленький реванш за ошибку с посудой. К тому же мне было очень любопытно, как парень поведет себя. До этого я ни разу не видел Ансельма на кухне. В Сен-Дени его туда и близко не подпускали. Похоже, и там, где он жил прежде, его маленькие аккуратные руки не знали черной работы.

Впрочем, если это было и так, Ансельм не подал и виду. Он быстро принес воды и направился в келью за припасами, после чего, достав лук, чеснок, сельдерей и морковку, занялся рыбой. Получалось у него неплохо – нож резал ровно и быстро. Видимо, я все-таки ошибся, готовить мальчику уже приходилось. Краем глаза я заметил, что Пьер тоже следит за Ансельмом, причем не без затаенной ревности. Уха – коронное блюдо нормандца, который, как я уже убедился, и без того превосходно готовит.

– Итак, брат Петр, – напомнил я, – мы вас слушаем.

– Басня, – начал Пьер самым бодрым тоном. – Из сборника…

Последовала пауза, но я не торопил. Вспомнилось, что еще два года назад Пьер, проучившийся в монастырской школе чуть ли не десять лет, не мог связать по-латыни и нескольких слов. Все-таки парень молодец, хотя, видит святой Дионисий, я тоже очень старался.

– Из сборника. Называется «Лиса и отражение луны»…

На губах Ансельма вновь мелькнула улыбка, и я в который раз подумал, откуда пришел в Сен-Дени этот мальчишка? Латынь он знал превосходно, лучше меня. Такое еще можно объяснить, но Ансельм знал греческий и, как я недавно сумел узнать, арабский…

– Некая лисица шла ночью возле реки и увидела в оной реке отражение луны. Увидев оное отражение, решить… решила она, что это суть сыр…

Я вдруг сообразил, что за весь день Пьер ни разу не открывал книги. Да, память у парня превосходная, и надо было здорово постараться, чтобы за несколько лет ничему не выучить этого нормандского увальня. Пьер не был лентяем – он искренне хотел закончить школу и стать священником где-нибудь в деревне. Но до недавнего времени эта мечта была от него далека, как стены Иерусалима.

– …Стала оная лисица лакать воду. Мнила она, что выпить… выпьет реку, после чего дно высохнет и упомянутый сыр достанется ей…

Между тем в котелке уже что-то начинало закипать. Я принюхался и остался доволен – ужин явно нам обеспечен. Правда, запах был несколько необычен. Пахло чем-то незнакомым – не сельдереем и тем более не луком.

– …Лакала оная лисица воду без перерыва, пока не захлебнулась…

Пьер довольно вздохнул, предчувствуя окончание пытки, и выпалил:

– А мораль этой басни такова: человек алчный рвется к наживе с таким усилием, что сам себя раньше времени в темную могилу сводить!

Вслед за этой нравоучительной фразой на физиономии Пьера расцвела совершенно неподходящая ухмылка. Я не выдержал и улыбнулся в ответ.

– А теперь пусть брат Ансельм рассказать, – окончательно расхрабрился Пьер. – А то, отец Гильом, вы его басня учить не заставляете!

Не хотелось пояснять, что «Робертов Ромул» Ансельм читал лет в семь, если не раньше, но наш сегодняшний повар тут же откликнулся.

– Басня «Человек, который молился».

Я почувствовал внезапное смятение. Дело не в том, что эту басню обычно не рекомендуют читать ученикам. Поразил тон – Ансельм отозвался на предложение Пьера как-то излишне серьезно.

– Один человек имел обычай приходить в церковь поздно, склонять колени и молиться всегда одними и теми же словами: «Господи Боже, будь милостив ко мне, и к жене моей, и к детям моим, а больше ни к кому»…

Ансельм на миг замолк, тонкие губы сжались, побелели, в темных глазах блеснул недобрый огонек.

– Услыхал это однажды его сосед и тоже стал молиться: «Господи, Господи, Боже всемогущий, разрази ты его, и жену его, и детей его, а больше никого»…

– А… а мораль? – недоуменно вопросил Пьер, не дождавшись пояснения.

– Там нет морали. – Ансельм отвернулся и занялся котелком. Пьер почесал затылок и стал неторопливо нарезать хлеб.

…Брат Ансельм появился в Сен-Дени год назад.