Андрей Валентинов - Флегетон

Андрей ВАЛЕНТИНОВ

ФЛЕГЕТОН

–

5 апреля 1921 года

Полуостров Галлиполи

С Эгейского моря дует теплый ветер, брезент наших палаток еле заметно подрагивает, а над желтым прибрежным песком с самого утра носятся громадные, совсем не похожие на наших крымских, чайки. Значит, все-таки весна..

Сегодня наше Богом проклятое Голое Поле затихло: неугомонный Фельдфебель с утра пораньше поднял Дроздовскую дивизию по тревоге и увел ее куда-то за холмы отрабатывать отражение десанта. К счастью, я успел вовремя сказаться больным, ибо охота играть в эти игры пропала у меня достаточно давно. В общем, я прохворал подобным образом почти всю зиму, а попросту говоря, отсыпался за последние шесть лет.Конечно, подобную роскошь могут позволить себе далеко не все. Фельдфебель, похоже, очумел окончательно, – полковников – и тех ставит под ружье и гоняет в штыковую. Куда уж мне, штабс-капитану, да еще из какой-то сомнительной части, от которой, ежели признаться честно, остались только несколько офицеров, смутные легенды, гуляющие, думаю, и по сей день по таврическим степям, и ни одного документа. Но меня все-же не трогают, – все-таки три контузии, а самое главное – маленький крестик с терновым венцом и серебряным мечом. С этим крестиком я уже не сомнительный штабс-капитан, а живая легенда, учебное пособие для наших юнкеров. Извольте видеть, господа, участник Ледяного похода собственной персоной. Ну да, того самого. И живой, что самое удивительное.

Этот крестик я не носил ни дня с тех пор, как нам троим – поручику Дидковскому, подпоручику Михайлюку и мне – вручил эту награду генерал Романовский, помнится, в августе 19-го. Несолидно было как-то. Ну, были. Ну, шли. Одни мы, что-ли? А здесь крестик оказался как раз к месту – чтоб меньше приставали. Вон Фельдфебель – тот его с кителя на китель перевешивает, а я, между прочим, что-то не помню его ни в Ростове, ни под Екатеринодаром. Впрочем, был, наверное. Где-нибудь рядом с Антоном Ивановичем, в обозе. Ну, того инфлюэнца косила; а интересно, какой это хворью Фельдфебель маялся, когда генерал Марков водил нас в штыки в тот проклятый последний день? Хотя нет, помню его, Фельдфебеля, – как раз в тот день, только ближе к вечеру, в Гначбау, когда хоронили Лавра Георгиевича…Схоронили, могилу заровняли и на карту нанесли. Да что толку, через день красные все равно разрыли… Да, стоял тогда Фельдфебель у гроба. Правда, плакал или нет – врать не буду, запамятовал.

Вот, с того, стало быть, крестиком и прикрываюсь. Поручику Успенскому легче: устроился в нашу, с позволения сказать, газету и отлынивает от всех нарядов под предлогом сочинения очередной главы своего бессмертного опуса «Необычайные похождения капитана Морозова и поручика Дроздова в тылу у большевиков». Первую главу, ежели память не изменяет, тиснул еще в декабре, а капитан с поручиком еще на середине своего крестного пути. И ведь читают. Фельдфебелю, конечно, вся эта жюльверновщина противопоказана, но кто-то в штабе распорядился – и вот, извольте видеть, поручик Успенский гуляет и в потолок, точнее, в белый полог нашей палатки поплевывает. И правильно делает, между прочим.

Ладно, хватит об этом, – дорвался до белой бумаги и обрадовался. И бумага, между прочим, не моя, а все того же Успенского, купленная в последнее увольнение в граде Константинополе, сиречь в Истанбуле. Ну да ладно, бумаги много, господа Морозов и Дроздов никуда не денутся, избегнут жидо-большевистских козней, а полпачки я конфискую. Как старший по званию и герой Ледяного похода.

Вообще-то говоря, я хотел привести свои записи в порядок еще в Албате, но из благого намерения ничего тогда не вышло; потом был променад до Каховки и обратно, затем я отсыпался всю зиму на нашем Голом Поле. Ну, а нынче весна, того и гляди нас отправят куда-нибудь в Занзибар. Отступать некуда, надо начинать. Тем более, что господа большевики облегчили мою задачу: из трех моих тетрадей уцелела одна, которую я нашел в том самом классе Мелитопольской гимназии, где мы стояли в январе. Помнится, первые две страницы были исписаны задачками по алгебре, и ими (страницами) была распалена железная печка. А тетрадь я отбил, жалко стало – толстая, с прочными, прямо-таки книжными политурками, да еще с золотым обрезом. Моя тетрадь N2 кончилась, и находка пришлась ко двору.

Тетрадь N1 я спрятал у своего квартирного хозяина в Ростове перед тем, как уйти в этот самый великий поход. Думал через неделю вернуться. Вернулся через месяцев десять: ни хозяина, ни, само собой, тетради. Теперь уже и не вспомнишь, а вспомнишь – не поверишь. Господи помилуй – какой порыв! Господа вольноопределяющиеся! Добровольно вызвавшиеся заменить павших на поле славы офицеров! Прапорщик Пташников! Поздравляю вас с первым офицерским чином, полученным на поле брани! Поручик Пташников! Указом Государя Императора вы награждаетесь… Последние записи я делал уже в декабре 17-го, как раз в Ростове. Теперь уже не найдешь, разве что на Лубянку написать, чтоб поискали.

Где я посеял тетрадь N2 – уже и не упомню. Это и совсем обидно, поскольку на большевиков и даже на жидо-масонов не свалишь, – сам потерял где-то между Каховкой и Уйшунью. Наверное, сей форс-мажор случился все-таки в Геническе, когда мне несколько облегчили вещевой мешок. На раскурку, видать, пустили. Наши дроздовцы все на чеченцев кивали, да теперь уж не докажешь. Знаю я «дроздов», особенно когда у них курево кончается. Тетрадь N2, безусловно жалко, хотя и не так, – я почему-то записывал в ней в основном хронику боевых действий. Потеря невелика, в будущих историях Смуты все сие будет изложено досконально и, надеюсь, полно. Правда, там было записано несколько наших песен, если можно так выразиться, фольклор. Кое-что я, правда, помню, но некоторые, особенно те, что пел поручик Дидковский, уже подзабыл. Впрочем, авось поручик Успенский поможет, – память у него отменная, – естественник, ему Бог велел. Куда уж нам, с историко-филологическим образованием.

Итак, тетрадь N3. Вначале я думал попросту переписать ее, восстанавливая сокращения и, где следует, комментируя. Но уже первая страница ставит в тупик, и дело даже не в почерке. Наверное, мне тогда казалось, что достаточно будет взглянуть на эти пиктограммы – и сразу же вспомню все. Экий наив, право, да еще на третьем году Смуты.

Ну да ладно, все-таки пора начинать.

Итак, первые несколько записей сделаны в Мелитополе. Прибыли мы туда 31 декабря, аккурат под Новый год. «Мы» – это несколько офицеров и три десятка нижних чинов, – все, что осталось от знаменитого Сорокинского отряда после того страшного боя под Токмаком. Собственно, это и был последний бой нашего отряда, когда мы еще напоминали воинскую часть, с которой считался не только противник, но и наше собственное командование. В Токмаке мы не собирались задерживаться, но в последний момент подполковник Сороки дал приказ занять оборону и держать город. Вообще и до сих пор не уверен, что Токмак – это город. По-моему, его вид позорит благородное звание.

Но делать было нечего, кто-то на другом конце телеграфного провода распорядился, и обе наши роты – первая, штабс-капитана Дьякова, и вторая, моя – начали наскоро укрепляться в сараях и старых окопах у околицы. Приводить в порядок окопы не представлялось возможным: мороз за минус двадцать по Цельсию, и таврический чернозем поддавался только динамиту. В роте у меня оставалось сорок штыков при пяти офицерах. У штабс-капитана Дьякова людей было чуток побольше: он вечно просил у подполковника Сорокина пополнения, и тот, добрая душа, ему не отказывал. Подразумевалось, что моя рота, где трое офицеров прошли Ледяной поход, как-нибудь справится и так. М справлялись, в общем-то; но тогда, под Токмаком, нам всем пришлось туго. Так туго, как, пожалуй, не бывало с тех пор, теперь уже совершенно легендарных времен, когда мы с Черенцовым попали в мешок под станцией Глубокой

Красные были давно не те. Еще весной 19-го в Донбассе мы могли позволить себе роскошь наступать колоннами и ходить в «психическую» – без выстрелов, со стеком и под песню. Пели отчего-то исключительно «Белую акацию». Ну а если попадалась какая-то упрямая дивизия, как правило, венгры или китайцы, мы попросту перебрасывали на грузовиках все, что у нас было, и давили огнем. За остальной фронт можно было не волноваться: краснопузые дисциплинированно ждали, когда мы прогрызем оборону, а потом уже совместно бежали. Вот бегали они хорошо, не спорю. Так мы их гнали почти до Тулы. А как качнулся маятник обратно и головорезов Андрюшки Шкуро шуганули от Орла, то красных, считай, подменили. Тут уж в психическую со стеком не пойдеш. Тут дай Бог пулеметами отбиться. Не те стали красные.

Чудес тут, собственно, нет, просто господин Бронштейн начал что-то соображать, и часть офицеров направил не в подвалы Лубянки, а прямиком в кристально-классовую Рачью и Собачью Красную Армию. Говорят, к каждому офицеру там был присавлен еврейчик, чтоб следить за, так сказать, благонадежностью и в случае чего стрелять на месте. И правильно. А то думали отсидеться, гуталинчиком приторговывая. Тогда, в декабре 17-го, в Ростове из офицеров можно было сформировать корпус полного состава. А сколько ушло с Лавром Георгиевичем? Так что нечего их жалеть. Мы, во всяком случае, бывших офицеров в плен не брали. И ежели, не дай Господь, конечно, придется возвращаться и все начинать по новому кругу, то и брать не будем. В конце концов, господа пролетарии дерутся за свой классовый рай с бесплатной селедкой, а эти, которые бывшие, за что? За хлебное и прочее довольствие? Ну и пусть не жалуются…