Богдан Сушинский - Восточный вал

Богдан Сушинский

Восточный вал

Вся история нашей цивилизации — это по существу история войн. Стоит ли удивляться, что все народы мира с таким восхищением чтят своих рыцарей и полководцев, тех истинных профессионалов войны, которые творили ее, как величайшее искусство, как ритуал жертвенности поколений, как богоугодное священнодействие героев?!

Часть первая

Шестеро эсэсовцев во главе с роттенфюрером[1] стояли на холодном послеливневом ветру, поеживаясь, в своих отсыревших, пропахших кострами и сыростью казематов френчах и молча, напряженно следили за каждым движением неизвестно откуда явившегося им бригаденфюрера СС[2].

Вот генерал приблизился и, никак не отреагировав на приветствие гарнизона охранного дота, принялся долго и пристально осматривать поникших, давно потерявших остатки своей былой молодцеватости солдат: их посеревшие, основательно увядшие лица, их мокрое оружие и мятые мундиры, и даже сбитые носки грязных солдатских сапог…

Коренастый, широкоплечий, с ярко выраженными азиатскими чертами смугловатого лица, бригаденфюрер фон Риттер совершенно не ассоциировался с образом германца, тем более — арийца, а бритая, необъятной величины шлемоподобная голова делала его похожим на возродившегося из небытия веков монгольского воителя. Казалось, пройдет еще несколько минут, раздастся пронзительный крик, и оттуда, из низины, из-за буровато-зеленых отрогов возвышенности, покажутся первые сотни его орды.

— Вы знаете, почему Германия все еще держит вас на этих болотах, в этом тихом доте, а не бросает в окопы Восточного фронта?! — резко выкрикивал каждое слово фон Риттер. — Вас спрашивают, идиоты!

— Мы охраняем дот, — нервно передергивал плечами верзила штурмманн[3], пытаясь при этом стыдливо прятать в воротничок щедро усыпанный оспинами подбородок.

— Они, видите ли, охраняют дот! — возмущенно апеллировал генерал к своему адъютанту, — худощавому, почти пятидесятилетнему померанцу, с тонкими, искаженно римскими чертами лица, на котором всегда выделялись мясистые, амбициозно поджатые губы.

— …Как им кажется, — процедил тот, почти не разжимая губ.

— Вы не дот охраняете, идиоты! За вашими тщедушными спинами — один из входов в «Регенвурмлагерь», величайшую из тайн рейха! И если охранять его доверили вам, то лишь потому, что именно вам доверено погибнуть здесь, ни слова не проронив перед врагами о том, что именно вы охраняли. Вас спрашивают, идиоты!

Штурмманн и стоявший рядом с ним широкоплечий, слегка сутуловатый эсэсманн[4] угрюмо переглянулись, так и не поняв, чего от них, собственно, хотят. Они еще попросту не знали, что «вас спрашивают, идиоты!» — вовсе не вопрос, а излияние великосветских эмоций нового коменданта подземной «СС-Франконии»[5], который вообще не желал выслушивать, кого бы то ни было в этом мире, кроме своего шефа, Гиммлера. Но и шефа фон Риттеру тоже не всегда хватало терпения дослушивать до конца, поскольку и его научился понимать с полуслова.

Барон вообще устал от неудержимой многословности мира и с куда большим успокоением души прислушивался к пальбе шмайсеров, нежели к человеческим голосам. Что, однако, никогда не мешало ему великодушно выслушивать самого себя.

— Вы не имеете права попадать в плен! — размахивал он кулаком перед лицами солдат, обходя их жиденький строй.

— Так точно, господин бригаденфюрер СС! — пытался отвечать ефрейтор за весь свой гарнизон.

— Вы не имеете права оставаться здесь ранеными!

— Так точно, господин бригаденфюрер СС!

— Вы обязаны погибнуть вместе со своим дотом! Ибо такова воля Германии!

— …Ид-диоты! — с явным наслаждением договорил адъютант то, чего из великосветской деликатности не высказал бригаденфюрер.

— Взгляните на этот мощный дот, на эту бетонную «гробницу», которой позавидовал бы любой из фараонов, и запомните, что отныне это «гробница» каждого из вас!

Услышав еще одно ефрейторское «так точно», комендант «СС-Франконии» опять надолго умолк и именно этой паузой решил воспользоваться адъютант Удо Вольраб, никогда не упускавший ни малейшей возможности напомнить о своем существовании.

— И видит Бог, — благословляющим голосом пастора произнес он, — что отсиживаться в этой вашей «гробнице» куда лучше, чем гибнуть в польских болотах. Так цените же это, ид-диоты!

Однако никакого прилива благодарности его слова у «гробничников» не вызвали. Глаза и лица их оставались погасшими и безучастными. Казалось, им совершенно безразлично: отправят ли их гибнуть в те «польские болота», посреди которых они и так уже провели не один месяц; загонят их в дот и замуруют там или прямо сейчас на склоне холма, у подножия которого они выстроились, расстреляют.

Удо Вольраб хотел молвить еще какие-то слова, однако, встретившись с отсутствующим взглядом ефрейтора, лишь что-то невнятно пробормотал. И только тогда комендант дота как-то внутренне встрепенулся и, в свою очередь, насмешливо, а значит, мстительно осмотрел гауптштурмфюрера Удо Вольраба — среднего роста, невзрачно худощавого… К тому же адъютант как-то слишком уж неуверенно держался на своих немыслимо тонких ногах, пошатываясь, словно пьяный.

Ефрейтор не впервые встречался с Удо Вольрабом, он сталкивался с ним, еще когда гауптштурмфюрер был адъютантом коменданта Германа Овербека, и знал, что это его «полупьяное шатание» уже не раз приводило ко всевозможным недоразумениям. Но только теперь, впервые, ефрейтору пришла в голову мысль: пристрелить Вольраба, как только тот в очередной раз решит поохотиться в прилегавших к доту болотистых лесах.

— …Ибо такова она — воля Германии! — вновь и совершенно неожиданно для всех прорычал бригаденфюрер фон Риттер, подытоживая какие-то свои, никому неведомые мысли. И голос его — хриплый и нахрапистый — звучал так, будто гортань барона состояла не из тканей живой материи, а из вибрирующей жести. — Но все же, на всякий случай, запомните: вы здесь не для того, чтобы погибать, а для того, чтобы сражаться.

Фон Риттер еще раз с брезгливым высокомерием осмотрел гарнизон прикрытия, решая для себя, что их здесь слишком мало, и что, когда русские действительно приблизятся к этим местам, он прикажет устроить рядом с дотом еще два пулеметных гнезда. Где-нибудь вон там, в каменных россыпях возвышенности. А сам гарнизон дота увеличит до десяти человек. Но это уже будут его решения, и делиться своими планами с гарнизоном «гробницы» он не собирался.

И потом, он ведь прекрасно понимал, что главной задачей охранного полка «СС-Франконии» было не удержать свой подземный лагерь при натиске русских, поскольку это было попросту нереально, а погибнуть так, чтобы для врагов осталось полнейшей загадкой: что собственно эти солдаты прикрывали, и почему вообще появился здесь этот дурацкий дот.

— Вот что, штурмманн: гарнизон отправляйте в дот, а сами следуйте за мной, — молвил барон после некоторого раздумья. — Вы ничего не должны знать из того, что мы здесь строим и вообще, что здесь происходит, но видеть кое-что из того, что здесь уже сотворено, вы все же обязаны. Дабы проникнуться…

— Ибо такова воля Германии! — голосом монастырского привратника прогундосил Удо Вольраб, пользуясь тем, что новый комендант великодушно позволял ему высказывать то «сокровенное», что он попросту забыл изречь или же что самому ему изрекать по каким-то причинам не хотелось.

Мрачные башни средневекового замка возникли на каменистом взгорье как-то неожиданно, словно бы зарождаясь из утреннего тумана, из свинцового поднебесья, из черных, давно не зеленеющих крон старинного, ритуально вымирающего парка.

Здесь, в священном замке СС «Вебельсберге», Скорцени выпадало бывать уже трижды. Но всякий раз и мощные башни его с мавританскими решетками на бойницах и выложенная в восточном стиле привратная арка, и кроваво-оранжевые гранитные валуны, загадочно окаймлявшие парковые дорожки, воспринимались обер-диверсантом рейха так, словно знал он все это очень давно; словно с замком этим связана была иная, давно позабытая им жизнь; словно много веков назад он не только видел этот замок, но и вырастал в его стенах.

Как бы там в действительности ни было, а перед «Вебельсбергом» первый диверсант рейха всегда представал в таком состоянии души и духа, в каком способен был представать только вернувшийся из крестового похода рыцарь.

Вот и сейчас, стоит ему приблизиться к обводному рву — и заскрежещут цепи подъемного моста, со ржавым ревматическим стоном откроются тяжелые дубовые ворота, и рожок привратника возвестит обитателей этой каменной твердыни, что доблестный рыцарь Скорцени с победой и славой вернулся в свое родовое гнездо. Вновь, в который уже раз, вернулся! Из очередного крестового похода.