Ким Ньюмен - В свободном полете

Ньюмен Ким & Бирн Юджин

В свободном полете

Администрация НДК вызвалась прислать за ним машину, однако Лоу предпочел пройтись пешком, решив, что узнает куда больше в пестрой толчее обыкновенного американского города, чем разъезжая по улицам в роскошном партийном лимузине в обществе какого-нибудь бонзы вроде товарища Мерля.

Возможно, Упрочение Позиций и шло полным ходом, но у продовольственных магазинов продолжали змеиться сердитые очереди, и, несмотря на торжественно провозглашенный курс на Правду Без Прикрас, в киосках продавались исключительно партийные издания: «Ньюсуик», «Уоркбой». «МАЕ». На дворе было очень свежо, и прохожие передвигались резвой рысью, подняв тощие воротники в надежде, что они защитят от промозглого ветра. Это был город занятых людей, не привыкших тратить время попусту, — город, даже отдаленно не напоминающий Лондон, который Лоу покинул два дня назад. Если там была еще осень, то здесь она давно перешла в зиму. Вместо воздуха дышать приходилось взвесью грязных кристалликов льда, и поэтому, с самого момента приземления в аэропорту Дебз Филд, его постоянно мучили приступы кашля. В индустриальных ССША воздух можно было пробовать на вкус.

Лоу вышел с Мичиган-авеню на Плаза Альфонса Капоне, которой, если он не переоценивал Генерального секретаря Воннегута, вскоре предстояло переименование в Плаза Чего-то-еще. Задержав взгляд на триумфальной конной статуе, он попытался предугадать, долго ли она протянет. Помимо всего прочего, бронзовое чудовище отличалось поразительным уродством. Монумент не превосходил размерами грандиозный памятник Гинденбургу и изображал красавчика Аля верхом на бьющем копытами жеребце. Подобно Буффало Биллу, настигающему апачей, Капоне преследовал пораженных ужасом буржуев-грабителей. Толстые карикатурные фигурки в цилиндрах изображали улепетывающих вандербильтов, рокфеллеров и фордов, тяжело нагруженных мешками с неправедными деньгами и драгоценностями. За последние несколько лет Всадник Аль получил незначительные повреждения, однако, по иронии судьбы, стоявшая по соседству статуя другого бывшего мэра города, никому не известного Дейли, пострадала от вандализма гораздо больше. Это, пожалуй, в известной степени характеризовало шкалу ценностей чикагцев.

Чикаго — а не Нью-Йорк, или Лос-Анджелес, или другой какой город паразитов, курортников и бездельников — был колыбелью Второй Американской революции, и чикагцы никому не позволяли забывать об этом. Что бы ни происходило на Капитолийском холме или в Белом Доме, сердце и доблесть ССША пребывали в Городе Ветров. Именно здесь, как назойливо твердили туристам, федеральные войска открыли огонь по голодным демонстрантам во главе с отцом О'Шонесси во время неудачного восстания 1905 года. И здесь же, в двенадцатом, легендарный Юджин Дебз захватил городскую бойню, что явилось прелюдией к революции. В знаменитом фильме Де Милля двадцать шестого года кровь злодейски расстрелянных мучеников пролетариата смешалась с кровью забитых животных, создавая незабываемый образ, символизирующий борьбу за освобождение страны от ига буржуев-грабителей. На самом деле, вооруженные стычки происходили лишь на улицах, прилегающих к бойне, но американцы всегда предпочитали захватывающую романтику драмы скучной прозе истории. Официальная версия по сей день гласила, что знаменитый шрам Капоне был получен им в поединке с Уильямом Рэндольфом Херстом, хотя все прекрасно знали, что будущий председатель просто рассек щеку о крышку помойного бака, оступившись в темном бруклинском переулке.

Даже при Новой Политике ярлыки продолжали значить больше реальных дел. В свое время Лоу подготовил статью для журнала «Сан», в которой подробно исследовал этимологию того, что уже начинали называть воннеязом, и обнаружил интересный факт: команда советников Генерального секретаря тратила гораздо больше времени на изобретение броских лозунгов Правда Без Прикрас, Упрочение Позиций и так далее, — чем на выработку конкретных политических мер. Иногда Лоу начинал сомневаться, что в этой стране может хоть что-то измениться. Несмотря на все усилия Воннегута, тень Капоне лежала на Соединенных Социалистических Штатах Америки ничуть не менее зловеще, чем тень буржуев-грабителей в начале двадцатых. Даже после того, как иго тирании сброшено, человеку нужно время, чтобы распрямить плечи и избавиться от привычки быть рабом.

И если где-то сохранились еще твердолобые капонисты, этот город был их оплотом. В двадцать первом году Аль — в то время еще мэр Чикаго нацелился на высшую административную должность в ССША, опираясь, в первую очередь, на мощную поддержку своего города. Это теперь, когда покойному по несколько раз на дню припоминали преступления и кровавые расправы пятидесятилетней давности, каждый мог поливать его грязью и называть гнусным убийцей, вором, развратником или педерастом.

Взгляд восседающего на коне Капоне был направлен поверх площади его имени на здание отеля «Лексингтон», в котором председатель Аль когда-то устроил свою штаб-квартиру. Теперь это был национальный музей, и экскурсоводы в нарядной форме водили по нему многочисленных посетителей с пятнадцатиминутными интервалами между группами. Раньше в отеле имелась замурованная комната, но в начале семидесятых ее вскрыли, обнаружив внутри останки давно забытых светочей партии, имевших неосторожность разойтись с Капоне во мнениях в разгар одной из ранних чисток. Слева от «Лексингтона» располагалась Могила неизвестного рабочего. Сооруженная в виде храма, состоящего из колонн, ступеней и восторженных муз. Могила имела своим прототипом Национальный монумент в Риме и напоминала гигантский свадебный торт, оставленный на ночь под дождем. Загрязнение окружающей среды не пощадило прекрасного белого мрамора храма, окрасив его в грязно-серые тона, подчернив каждую впадину и трещину. Напротив высился Народный дворец культуры — учреждение, гостем которого Лоу номинально считался.

Дежурная в приемной на пятом этаже, молоденькая девушка с собранными в конский хвостик волосами, мило улыбнулась, попросила подождать и снова уставилась в черно-белый телевизор, примостившийся где-то под потолком. Конни Чанг вела репортаж о сносе пограничной мексиканской стены. Возвращению Одинокой Звезды в Союз были посвящены первые страницы всех без исключения газет. Прошлым вечером в ресторане, когда оркестр заиграл «Глаза Техаса обращены к нам», в честь воссоединения, Лоу стал свидетелем всеобщего патриотического ликования. Сейчас Конни утверждала с экрана, что свобода передвижения через границу приведет к уменьшению потока американцев, стремящихся в Мексику в погоне за более высоким заработком. Впрочем, у Лоу имелись сомнения на этот счет. Мексиканско-американская война семнадцатого года так ничего толком и не разъяснила, и во время поездок в ССША он имел возможность убедиться, насколько глубоко укоренились тут антимексиканские настроения. Раздел Техаса, ставший возможным благодаря оружию и военным советникам, которыми цари, короли и кайзеры Старого Света щедро снабдили президента Виллу в надежде задушить Революцию в зародыше, до сих пор оставался открытой раной на кровоточащем духе нации.

Те, с кем должен был встретиться Лоу, опоздали всего на пять минут. Первым в дверях кабинета возник Мерль Гарднер, невысокий худосочный мужчина лет сорока, с папкой и путеводителем под мышкой. На нем была неофициальная партийная форма — лоснящийся на сгибах костюм. Он тряс руку Лоу чуть крепче и чуть дольше, чем требовалось. Младший референт министерства культуры товарищ Мерль определенно не являлся тайным агентом ФБР. Для этого он слишком обильно потел.

— О, товарищ Лоу, — начал он. — Это, э-е…

Лоу не нуждался в том, чтобы ему представляли второго мужчину. Это был человек, ради которого он пересек океан, блуждал по трем аэропортам и простоял в очередях больше десяти часов.

— Чарльз Арден Холли?

Худобой певец мог посоперничать с кошельком медсестры, а его седая волнистая шевелюра уже начинала редеть. Он был в очках-телескопах и вызывающем клетчатом костюме, который был велик на размер. Кроме того, у него на шее болтался мексиканский галстук-шнурок того супермодного фасона, какой носили все поголовно подростки, толкущиеся с угрюмым видом возле аптек. Впрочем, сам Холли сиял широкой зубастой ухмылкой, выражавшей не то жизнерадостность, не то завуалированную насмешку. Он походил на беспутного дядюшку, который заявляется домой лишь ради того, чтобы выклянчить денег и поскандалить.

— Чарли, — поправил дядюшка. — Зовите меня Чарли.

Товарищ Мерль извлек из кармана кошелек и спросил, кто и с чем будет пить кофе, на что Холли приподнял бровь и незаметно кивнул Лоу в сторону двери. Тот без труда понял намек: Чарли не терпелось убраться отсюда подальше. Лоу не имел ничего против. Он всегда предпочитал живую природу коллективным походам в зоопарк.