Чужак из ниоткуда 3 - Алексей Анатольевич Евтушенко Страница 3

— Ну, это — тащить мебель за тысячи километров. Давай здесь оставим. Объявим гаражную распродажу, а в Москве новую купим. Деньги же есть.

— Что такое гаражная распродажа? — нахмурилась мама.

Я рассказал о гаражных распродажах в Америке. О том, что американцы часто переезжают с места на место, и поэтому к вещам не особо привязываются.

— Перед отъездом на новое место жительства, многие делают гаражную распродажу. Так называется, потому что устраивают её обычно в гараже. Стаскивают туда мебель, посуду, книги, одежду — всё, что угодно, что уже не очень нужно. Соседи по улице и даже по городу приезжают, выбирают, раскупают по дешёвке.

— По дешёвке?

— Ну да. Дорого в магазине купить можно, а на гаражной распродаже обычно дёшево всё. Высокую цену поставишь — не купит никто.

— Зажрались твои американцы, — сделала вывод мама, выслушав все о гаражной распродаже.

— Просто мы ещё не привыкли, — сказал я.

— И не надо, — сказала мама. — Дело же не только в деньгах, сынок.

— А в чём?

— Ну вот есть у тебя деньги, — терпеливо объяснила она. — Ты думаешь так легко пойти в мебельный магазин, даже если он в Москве, и купить то, что тебе нужно? Ха-ха. Жили мы в Москве, когда папа в академии учился, помню. Нет уж, спасибо. Хотя что-то можно и оставить, ты прав, — она хитро посмотрела на меня. — Например, твой секретер. Старенький он уже. А, как считаешь? Новый купим.

Я тут же понял, что секретер мне жалко. Он и впрямь был старенький, мне уже пару раз приходилось чинить крепления, которые держали рабочую крышку, но я к нему привык и даже полюбил. Нет, только не секретер.

— Ты права, мам, — сказал я. — Расслабился в Америке. Ладно, забираем всё, а там поглядим.

— Вот, — удовлетворённом заметила мама. — Теперь я слышу слова не мальчика, но мужа.

Так вот за сборами и подошёл день отъезда. Со всеми, с кем мог и хотел, я попрощался заранее. Даже с Иркой Шуваловой, которую встретил накануне, когда обходил Кушку с подаренным цэрэушниками фотоаппаратом.

Мы столкнулись у Полтавских ворот. Я фотографировал, а она шла в город (её дом был за воротами, ближе к границе). Выросла с тех пор, как мы не виделись. Похорошела. Не девчонка уже шла по улице — молодая девушка.

— Привет! — поздоровалась она.

— Привет! Ну-ка, встань здесь, — я показал.

— Зачем?

— Фотография на память, — я попятился, приникнув к видоискателю. Ага, вот так, и солнце нормально падает.

— Внимание, улыбнись, сейчас вылетит птичка!

Ирка засмеялась, показав белые ровные зубы.

Я нажал на спуск.

Щёлк!

— Не уходи, ещё разок…

Щёлк, щёлк.

Теперь, пожалуй, хватит.

— Слышала, уезжаешь? — спросила она.

— Да. Отца в Москву перевели.

— А насчёт Америки… Правда, что тебя похищали?

— Ага. Правда.

— Расскажешь как-нибудь?

— Могу сейчас. Как раз гуляю.

— Я к тётке иду. Если проводишь…

Тётка её жила на другом конце Кушки, под сопкой с «Алёшей».

— Пошли.

Пятнадцать минут, не торопясь. За это время много не расскажешь. Да и устал я уже рассказывать о своих приключениях в Америке. Так, вкратце. Но Ирка слушала внимательно, время от времени поглядывая на меня своими тёмно-карими «кошачьими» глазами.

Мы дошли до поворота к тёткиному дому, остановились. Я всё ждал, когда она спросит о моих дальнейших планах, о том, как вышло, что я вдруг превратился из обычного слабого мальчишки в человека, которым заинтересовалась одна из ведущих разведок мира и даже сам Генеральный секретарь КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев. Но она не спросила.

— Прощай, Серёжа, — сказала Ирка. — Спасибо тебе за всё. Буду ждать письма с фотографией. Ну и вообще, не пропадай.

Неожиданно она сделала быстрый шаг ко мне, встала на цыпочки и быстро поцеловала меня в край губ. Запах солнца, чистой кожи и душистого мыла. Больше ничего.

Развернулась, пошла к дому. Летнее ситцевое платье и стройные загорелые ноги.

— Пока! — сказал я вслед. — Обязательно напишу.

Она, не оборачиваясь, подняла руку, помахала, и скрылась за деревьями возле дома.

Я поднялся на Крест, где тоже фотографировал и потом долго сидел, вглядываясь в город внизу, окружающие, порыжевшие от летнего солнца сопки, и бледно-голубое жаркое небо.

Потом был вокзал; рукопожатья и объятья с теми, кто пришёл провожать; вагон, уплывающая платформа с машущими ребятами и девчатами; сначала медленный, а затем убыстряющийся стук колёс…

Вот уже и Кушка осталась позади; вот уже и сопки с Крестом и «Алёшей» скрылись за горизонтом. Скоро начнутся пески Каракум, а там и Мары. Потом самолётом в Ташкент и оттуда — в Москву. Уже хорошо знакомая дорога.

Ростов-на-Дону обложило летней грозой. Да такой, что вылет в Москву задержали на два часа. В самолёте нас кормили, но мама всё равно достала бутерброды с котлетами и термос с чаем.

— Лето, надо есть пока не пропали, — сказала она.

Мы с Ленкой отказываться не стали. Только Петров с Бошировым попытались улизнуть в буфет, но были безжалостно остановлены и усажены рядом.

— Потом свой коньяк пить будете, — сказала мама. — Сначала котлетку. Так оно надёжнее.

Майор с капитаном вздохнули, но подчинились.

Мы доели бутерброды. Мама с Ленкой уткнулись в книжки (Ленкина с картинками, мамина — без). Петров и Боширов со словами, что бутерброды — это прекрасно, но коньяк с кофе сам себя не выпьют, отчалили в буфет.

Я посидел, глядя как медленно переползает с деления на деление минутная стрелка на больших настенных часах, затем поднялся.

— Схожу подышу, — сказал маме.