Распутин-1917 - Сергей Александрович Васильев Страница 83

Сменившийся от службы не освобождался. Следующие шесть часов он числился «подчаском». В этом качестве его могли определить на дежурство при участке или послать в наряд, приказать конвоировать арестантов или снова заступить на пост, чтобы подменить заболевшего товарища. В лучшем варианте, городовой, не получивший никакого назначения, был обязан безотлучно находиться дома на случай экстренной необходимости. При пожаре, например, городовые спешили на место происшествия для организации оцепления и охраны имущества погорельцев.

И за всё это — сто пятьдесят рублей в год. Невеликие деньги, почти в два раза меньше, чем у низшего городского чиновника Российской империи. Городовые жили несколько лучше рабочих, но положение их было таким же бедственным, повышение цен и дефицит били по их семьям ничуть не меньше пролетарских.

Государство экономило не только на зарплатах. Снаряжение городовых тоже не отличалось высоким качеством. Для городской полиции закупались самые дешевые сабли. Всем полагались казённые револьверы, но их не хватало, и многие носили пустую кобуру. Что было у каждого стража порядка, так это свисток! «Полезнейший» инструмент в борьбе с преступниками…

Отсутствие необходимого правоохранителям снаряжения начальство заменяло душеспасительными беседами. Для того чтобы полицейские периодически освежали приобретенные знания, а также для разъяснения вновь издаваемых распоряжений, Санкт-Петербургский градоначальник генерал-майор Драчевский счел необходимым проведение занятий с околоточными надзирателями и городовыми аж два раза в неделю, разумеется, в свободное от службы время, где лично зачитывал Устав Благочиния для полиции от 8 апреля 1782 года, подписанный и обнародованный Екатериной II. Особо нравились градоначальнику «Правила добронравия»:

«1) не чини ближнему, чего сам терпеть не хочешь;

2) не токмо ближнему не твори лиха, но твари ему добро колико можешь;

3) буде кто сотворил обиду личную, или в имении или добром звании, да удовлетворит по возможности;

4) в добром помогите друг другу, веди слепого, дай кровлю невинному, напои жаждущего;

5) сжалься над утопающим, протяни руку помощи падающему;

6) блажен кто и скот милует, буде скотина и злодея твоего споткнется — подыми ее;

7) с пути сошедшему указывай путь.»

Каждый раз генерал начинал свою лекцию с этих богоугодных постулатов, а заканчивал анафемой на головы анархистов, социалистов-революционеров и прочих карбонариев, предупреждая полицейских об их кровожадности. Но жизнь не всегда совпадала с предостережениями начальства, и первую кровь городового Гордей увидел совсем по другой, не революционной причине.

Получив офицерские погоны, корнет Марченко и князь Вачнадзе возвращались на лихачах из ресторана. Произведение в офицеры было отмечено обильным возлиянием. Не в силах сдержать переполнявшую их радость, юноши оглашали спящие улицы громким пением, пока на углу Владимиро-Долгоруковской улицы и Чухлинского переулка оно не прервалось окриком городового, велевшего прекратить безобразие.

— Не знаешь, с кем говоришь, невежа?! — моментально взбеленились «певцы», когда сквозь алкогольный туман до них дошло, что их, настоящих офицеров, поучает какой-то полицейский, да к тому же нижний чин.

— Виноват, ваше благородие! — отдал честь городовой. — А только будьте добры не нарушать тишину — не полагается по закону!

Городовой 1-го разряда Василий Кулешов из своих прожитых сорока семи лет двадцать отстоял на посту, поэтому знал назубок: «На обязанность полиции возлагается смотреть, чтобы по улицам и переулкам пьяных не было, и чтобы те, которые по улицам и переулкам кричат и песни поют, ночью в неуказанные часы ходят и в пьяном виде шатаются, были забираемы и отсылаемы под стражу». Каких бы благородных кровей ни был ночной гуляка, а нарушать «общественную тишину» никому не позволено. На то она и ночь, чтобы люди отдыхали без помех. По летнему времени окна у всех открыты, поэтому любой шум может нарушить покой обывателей.

Однако вежливость постового привела к обратному результату. Офицеры, почувствовав себя окончательно оскорбленными, соскочили с пролетки и накинулись на городового с кулаками. Позже, на суде, свидетели утверждали, что от зуботычин Кулешов неоднократно падал на землю, но каждый раз поднимался и, прикладывая руку к козырьку фуражки, неизменно повторял: «Драться не полагается».

Дворники и ночные сторожа свидетельствовали, что офицеры, окончательно войдя в раж, выхватили сабли, и корнет Марченко заправски рубанул городового, даже не пытавшегося защититься или уклониться от удара. Кулешов упал, истекая кровью. Ему пытались оказать медицинскую помощь, но по дороге в больницу он скончался…

Военный суд признал обоих офицеров виновными в буйстве. Корнету Марченко при «увеличивающих вину обстоятельствах» определили четыре месяца ареста с последующими ограничениями прав по службе. Подпоручика князя Вачнадзе приговорили к двум месяцам пребывания на гауптвахте. Гражданский иск вдовы о выплате содержания на пятерых детей, оставшихся сиротами, был отклонен.(***)

С тех пор Гордей относился ко всем офицерам с тайной, устойчивой антипатией, оттого и не поверил предупреждению одного из них. И вот как случилось….

— Эвона как мы их! — раздался торжествующий голос с улицы, и в доме отчетливо запахло керосином.

“Палить собираются, ироды! — мелькнуло в голове Гордея. — Это ж они, стервецы, весь дом сожгут вместе с постояльцами!” Вскочив на ноги, он резким движением отбросил засов и, взведя револьвер, шагнул в городскую предрассветную темноту.

Невысокий, ладно сложенный интеллигентный господин в шикарной бобровой шубе с широкими отворотами и шапке-татарке, подбитой овчиной, ни дать, ни взять — купец первой гильдии, брезгливо переступил лежащее посередине проезда тело и быстрым шагом подошёл к здоровяку в малахае, орудующему у костра неправильной продолговатой формы. Морщась от настырного запаха палёного мяса, с силой ткнул его в спину, чуть не отправив в огонь, и спросил, задыхаясь от гнева:

— Извольте ответствовать, что за аутодафе вы тут устроили? Почему так долго возитесь?

— Дык ён почал по нам из револьверта палить, вот робята и озлобились, — огрызнулся здоровяк, мотнув головой в сторону костра, где в сизых сполохах угадывалось человеческое тело.

— Тупицы! — прошипел “купец”, - мясники! У нас еще больше пятнадцати адресов, а они тут святую инквизицию изображают… Доложить о потерях!

— Фролку — наповал, ещё двое пораненых. Нам бы подмогу, барин! У меня только трое осталось…

Респектабельный господин, не отвечая, открыл гроссбух, поискал глазами номер дома, сделал пометку напротив нужного адреса, отметив краем глаза внезапное, очень интенсивное движение со стороны проспекта. Сверкнула выстрелами темнота, слитно грохнул залп, повалив здоровяка в снег, словно сноп. Один из его подчиненных взвизгнул и ломанулся к открытой двери, а потом кто-то невидимой рукой шваркнул господина в шубе дубиной по ноге и по макушке, погрузив мир во мрак.

— Ну что тут у нас, Александр Семёнович? — молодцеватый офицер в штатском, с кавалерийской выправкой и внешностью — высокими сапогами, бекешей, гусарскими усами, сбитой на затылок папахой — нагнулся над