Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия) Страница 86

Но это была лишь часть правды, причём меньшая часть. Генерал Власов не устраивал решительно всех, не только соотечественников. Разумеется, они были на виду: все эти недобитые большевики и сочувствующие, а также русские ультра, которые не могли простить ему сотрудничества с Германией (пусть даже ценой этого сотрудничества была куплена свобода России) и понаехавшие из зарубежья белогвардейские ортодоксы противоположного плана, которые не желали забыть генералу его коммунистическое прошлое. И уж тем более - зарождавшаяся элита ПНВ, жадная до власти и с самого начала рассматривавшая Власова как временную фигуру: "вояка сделал свое дело, теперь настало время настоящих политиков". Но всё это было не так важно, как тот факт, что самостоятельный и своенравный Верховный правитель России, превыше всего ставивший интересы своей страны, не устраивал руководство Райха. Которое в конце концов предпочло видеть на этом посту более покладистого человека, удобного Берлину.

Поэтому после третьего покушения, в котором генерал уже не отделался ушибом или царапиной, в палату к нему прибыли не только высокопоставленные функционеры ПНВ, но также имперский посол в России, командующий Временным контингентом союзных войск и срочно прилетевший из Берлина личный секретарь Дитля. Официально, разумеется, все они явились засвидетельствовать Верховному правителю России свое сочувствие и пожелать скорейшего выздоровления. Выражение сочувствия растянулось на пять с половиной часов, прежде чем генерал согласился на предложенные условия. Впоследствии он говорил, что, если бы не был ранен, не уступил бы так легко.

По итогам переговоров генерал Власов отправлялся лечиться в лучший военный госпиталь Дойчлянда. Лечение и реабилитационный период обещали быть длительными, и вообще, здоровье генерала требовало впредь избегать сурового российского климата. Взамен он получал имперское гражданство, фельдмаршальскую пенсию с сопутствующими привилегиями, Рыцарский Крест с Золотыми Дубовыми Листьями, Мечами и Бриллиантами и баронский титул. Женщина-врач, лечившая генерала в госпитале под Берлином, вскоре стала его третьей женой и матерью Власова-младшего...

Сам Фридрих, узнав эту историю в подробностях, так до сих пор и не решил, как он к этому относится. Он знал одно - любой политик на месте Райхспрезидента поступил бы так же. Тактически - да и в среднесрочной перспективе тоже - это был единственный логичный шаг: устранить сильного и неподконтрольного лидера, чтобы посадить на его место "своего сукина сына", как выражаются в таких случаях американцы. Но всё-таки оставался вопрос: не ошибся ли Дитль стратегически? Возможно, власовская Россия была бы менее удобным, но в чём-то более надёжным союзником? Во всяком случае, Мосюк при Власове не имел бы шансов пробиться наверх. Впрочем, кто знает: такие почему-то пролезают в любые щели...

Дом номер 66, где находилось либеральное логово, располагался на противоположной стороне проспекта.

Фридрих припарковался возле подземного перехода.

- Приехали, - сказал он, открывая дверь. Фрау Галле вздрогнула, вытянула шею, глядя налево.

- Да, это здесь. Седьмой этаж, последний подъезд слева.

Здание напоминало гигантскую коробку, передняя стенка которой, длиной в добрых двести метров, выходила на Власовский проспект, а боковые - на Молодежную улицу и безымянную дорожку между домами. Четвертой стенки-корпуса, как убедился Фридрих, пройдя с Франциской по дорожке, фактически не было: от нее, так и хотелось сказать, уцелели лишь примыкавшие к ребрам "коробки" подъезды (как раз в таком находилась нужная квартира). В разрыве располагалось обнесенное оградкой двухэтажное здание, в котором Власов опознал детский сад. Фридрих знал, что неподалеку за домами имеется еще и цирк. Что ж: очень подходящее окружение для либеральной штаб-квартиры.

После кратких формальностей с домофоном и трехминутного ожидания еле ползущего лифта (на сей раз Фридрих отступил от своих принципов, ибо фрау Галле явно не горела желанием подниматься на седьмой пешком, а оставлять ее одну даже пару минут не хотелось) они, наконец, добрались до квартиры главреда "Свободного слова", служившей по совместительству и помещением редакции, а заодно и местом собеседований с желающими примкнуть к демдвижению. Дверь оказалась незапертой - то ли ее открыли только что, после разговора с Франциской через домофон, то ли сюда и впрямь мог прийти кто угодно. Власов знал, что стиль жизни с принципиально незапираемой дверью практикуется некоторыми российскими диссидентами, имеющими репутацию "блаженных" или "отмороженных". Кто-то из вечно оппозиционных российских бардов даже написал про это песню - "не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта".

Когда они вошли, из комнаты в конце короткого коридора выглянула увядшего вида женщина лет сорока пяти с неряшливыми пегими кудряшками на голове и сказала сиплым голосом: "Раздевайтесь и проходите сюда". После нескольких безуспешных попыток - на каждом из четырех крючков уже висело три-четыре вещи - гостям все же удалось пристроить на вешалку куртку и пальто, и они проследовали в комнату.

Несмотря на то, что Фридрих выехал из дома с хорошим запасом времени, из-за плохой ситуации на дорогах до места они добрались все же с опозданием, так что собрание было уже в разгаре.

В комнату набилось человек двенадцать, рассевшихся на диване у стены слева и на стульях, расставленных вокруг круглого обеденного стола, накрытого клеенчатой скатертью. Другой мебели не было, за исключением столика в дальнем правом углу, на котором стоял рехнер. Цепкий взгляд Фридриха отметил шнур локальной сети, уходивший под плинтус.

На правой стене висел черно-белый портрет академика Сахарова, явно переснятый с какой-то любительской фотографии; на полу под ним лежало несколько перевязанных бечевкой пачек "Свободного слова". Под потолком светила люстра с висюльками из прозрачной пластмассы "под хрусталь". В окне, выходившем на улицу Галилея, над крышами ближайших домов утыкались в низкое серое небо башни и шпили Московского университета.

С расстояния в полтора километра Университет было видно плохо, но Фридрих, разумеется, отлично знал его по фотографиям. Здание было выстроено в начале пятидесятых в модном в то время в Райхе неоготическом стиле. Архитектор был русский, но Власов не мог отделаться от мысли, что перед ним попросту ратуша из провинциального дойчского городка, увеличенная в несколько раз. Даже российский орел в верхней части фасада чрезвычайно напоминал своего германского собрата, отличаясь от него разве что второй головой и обратным направлением свастики. Фридрих, увидев это впервые, подумал, что его отец не допустил бы такой безвкусицы. Увы, новая власть, пришедшая на смену генералу Власову, уж слишком старалась засвидетельствовать свою лояльность Берлину. Строили московский храм науки, кстати, в основном пленные красноармейцы и другие политзаключенные. Среди москвичей ходила легенда о бывшем советском авиаконструкторе, отказавшемся сотрудничать с новой властью. Он был в числе строителей и якобы сумел из жести и фанеры сделать планер, чтобы бежать с верхнего этажа Университета. Планер якобы даже полетел, но беглеца расстреляли в воздухе охранники...

Несмотря на приоткрытую форточку, в комнате было душно - но это было еще полбеды. В нос Фридриху ударила отвратительная вонь - та же самая, что и в квартире старой Берты, но куда более густая. Источник смрада обнаружить было нетрудно: прямо в центре стола, в окружении разбросанных по скатерти самиздатовских брошюр, стояла закопченная консервная банка, используемая в качестве пепельницы. В тот момент, когда вошли Фридрих и Франциска, никто не курил. Но, очевидно, это происходило совсем недавно.

Правда, сама по себе банка с окурками еще не была доказательством правонарушения. Даже в Райхе курение табака каралось значительно мягче, чем употребление других наркотиков (чего Власов решительно не понимал и не одобрял), а в России закон был еще либеральнее. Разумеется, производство и продажа курева также были запрещены, но потребление наказывалось лишь в тех случаях, когда "создавало угрозу здоровью и безопасности окружающих". То есть курить нельзя было в общественных местах, при исполнении служебных обязанностей, а также в помещениях, где присутствуют некурящие люди. Если же кого-то заставали курящим в одиночестве, ему это ничем не грозило - по крайней мере, со стороны полиции. Правда, большинство работодателей вряд ли стало бы держать у себя работника, узнав, что тот курильщик. Увы, главные работодатели собравшихся здесь людей, скорее всего, находились за океаном...

Фридрих подумал, что при нем они дымить не осмелятся. Это было бы уж чересчур нагло - так подставляться на собрании, куда может прийти кто угодно. Полиция наверняка будет рада поводу по первой же жалобе учинить разгром наркоманского притона; в последние годы и в Райхе, и в России политических предпочитали привлекать по уголовным статьям, лишая их романтического ореола. Видимо, здесь предавались любимому пороку только в присутствии проверенных своих. Но банка от этого воняла не меньше.