Распутин-1917 - Сергей Александрович Васильев Страница 88

и убивать ни в чем неповинных домочадцев. Пролетариат не воюет с детьми, даже если это дети классовых врагов. Городовой — тот же бесправный наёмный работник, выполняющий предписания работодателя, как рабочий, вытачивающий деталь по чертежам конструктора. Хотите, чтобы он делал что-то другое — предложите ему новые чертежи, поставьте иные задачи. Но убивать-то зачем? Что это породит, кроме страха и злобы с одной стороны, безнаказанности и вседозволенности — с другой? Какое светлое будущее можно построить на костях невинных?

Прогрессивная общественность ожидаемо вскинулась, яростно обличая полицию во всех смертных грехах и предлагая лишить “псов царского режима” всяческих человеческих прав. Но после похорон убитых детей эти заявления выглядели настолько людоедскими, что их не разместили даже радикальные газеты. Других мер, кроме злобного шипения, никто не предпринял. По заводам и фабрикам прокатилась волна митингов, забил фонтан резолюций, и на следующий день городовые вышли на работу вместе с пролетарскими патрулями. Полицейскую форму тоже украшали красные банты, что не лезло ни в какие ворота. Развод производил лично генерал Волков, спасённый рабочим патрулём, когда его, 70-летнего старика выволокли из здания губернского жандармского управления и устроили показательный суд линча.

Джордж прочитал донесения, сделал пометки на городской карте, подчеркнул фамилию Сталин, поставив возле неё три жирных вопроса. “Новая фигура на шахматной доске, неизвестная и опасная”, - пробормотал он, не спеша оделся и вышел на свежий воздух.

Город притих, прислушиваясь к собственному бурлящему чреву, внешне ничем не выдавая волнение и страх. Революционная ситуация застыла в хрупком и нервном паритете. Полиция, не имея сил и воли для противодействия, не мешала разорять то, что не удалось отстоять в первую ночь, восставшие не лезли туда, где чувствовали непреклонную решимость не подчиняться уличной вольнице. Винные склады пали. Арсенал, Петропавловка, Кресты и Литовский замок, куда были стянута вся городская полиция, отбились. На тротуаре валялись сбитые вывески с надписями «Поставщик двора». Городовой на углу и патруль у костра, сложенного из деревянных двуглавых орлов, украшавших обувной магазин «Г.Вейсъ». Тут же, на Б.Конюшенной нумер 17, афишная тумба с рекламой, будто из другой жизни: “Сплендид‑палас — сегодня артистка Франции Габриэль Робин в драме «Уснула страсть, прошла любовь». Пассаж — «Ночная бабочка» — в главной роли знаменитая артистка Италии красавица Лидия Борелли! Небывалая роскошь постановки. Богатые туалеты. Последние моды Парижа. Приглашается публика из восставшего революционного народа.”

Неторопливо, с достоинством процокала казачья сотня. На втором этаже фешенебельного доходного дома нервно задёрнулась занавеска. В тот же день Татьяна Мельник-Боткина, дочь лейб-медика, сделала запись в своём дневнике:

«…Происходящее было жутким. Солдаты с криками грабили лавки и магазины, начиная всегда там, где были вино и водка. Уже с раннего утра солдаты были совершенно пьяны. Неужели это были те же самые люди, которыми мы восхищались несколько месяцев тому назад? Теперь это была банда воров, оборванных, нахальных зверей. <…>

Внезапно мы увидели казаков из личного эскорта Его Величества. Они проехали мимо, великолепные, как всегда, только на их шапках, на красивой форме и на гривах коней — всюду были красные кокарды и красные банты! Они проезжали мимо, улыбаясь пестрой толпе. Я была возмущена. Они, право же, заслуживали виселицы. Бесконечное доверие и необычайный комфорт, которым они пользовались на Царской службе, — как за один день все это можно было забыть!?»

После первой сшибки наступила оперативная пауза. Все ждали встречного хода противной стороны. Никто не хотел рисковать и отдавать инициативу. На окраинах появились первые баррикады, рабочие захватывали предприятия. В стачке уже участвовало около трёхсот тысяч человек. Политики привычно отделывались меморандумами и резолюциями.

Председатель Госдумы Михаил Родзянко отправил царю телеграмму, в которой назвал происходящее анархией, но не получил от него никакого ответа.

Председатель Совета министров Николай Голицын объявил о приостановлении до апреля работы обеих палат парламента — Госсовета и Госдумы. Родзянко отправил царю еще одну телеграмму с требованием немедленно приостановить действие указа и сформировать новое правительство, однако ответа на нее тоже не получил.

Анна Родзянко, жена председателя Государственной думы, прокомментировала поведение самодержца в своём дневнике:

«Теперь ясно, что не одна Александра Фёдоровна виновата во всем, он как русский царь ещё более преступен».

Из записей Николая II: “

В 10 часов пошёл к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сенатора Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино.”

* * *

На Шпалерной, где начинаются строения Таврического дворца, оживленно и людно. Смешанная толпа, разделяясь на группы, толкалась на мостовой и тротуарах. Ближе ко входу во дворец — разнокалиберные, серые от грязи автомобили, вооруженные люди, штатские и военные. Непривычно много женщин. Кокетливые каракулевые пилотки соседствовали с грубыми шерстяными платками. Над всем этим действом — густой базарный крик и беспорядок. Охотников приказывать больше, чем желающих повиноваться.

Все залы, коридоры и комнаты Таврического дворца с его ослепительно белыми стенами и колоннами, хрустальными люстрами и блестящим паркетом заполнили вооруженные рабочие и солдаты. Михаил Кольцов, свидетель тех событий, писал:

«Внезапный хаос пересоздания взмыл этот старинный дом, расширил, увеличил, сделал его громадным, как при родах, вместил в него революцию, всю Россию. Екатерининский зал стал казармой, военным плацем, митинговой аудиторией, больницей, спальней, театром, колыбелью новой страны. Под ногами хрустел алебастр, отколотый от стен, валялись пулеметные ленты, бумажки, тряпки. Тысячи ног месили этот мусор, передвигаясь в путаной, радостной, никому не ясной суете…»

В огромном вестибюле и прилегающем зале, слабо освещённом и прокуренном, тесно от посетителей. Все «свои» — депутаты, имевшие вид хозяев дома, несколько шокированных бесчинствами незваных гостей. Оставив верхнюю одежду у швейцаров, они выделялись блестящими манишками, мрачными рясами и степенными армяками, но были в меньшинстве. Дворец заполняло постороннее население в тужурках и рабочих картузах, в военных шинелях и папахах. Солдаты, студенты, рабочие сбивались в кучи, растекались по залам, как овцы без пастуха. Пастыря пока не было.

— Какого чёрта они здесь делают?? — главный думский Родзянко кипел, как самовар.

— На заводы по телефону пришел приказ явиться представителям производств в Таврический в семь вечера на заседание Петроградского Совета рабочих депутатов, — подсуетился недавно освобожденный из тюрьмы ветеран рабочего движения Хрусталёв-Носарь.

— Что такое? Кто собирает?

— Кто-то от Гучкова. Точнее ничего не знаю.(**)

— Что наплел этот пройдоха?

— Рабочие фабрик и заводов, а также восставшие войска выбирают своих представителей во Временное революционное правительство…

— И от каких партий выдвигаются кандидаты?

— Вы видели, кто вышел сейчас на улицы? Те, кто о партиях ни