Андрей Николаев - Счастливчик Сандерс

Роман Злотников, Андрей Николаев

Счастливчик Сандерс

Пролог

Лес отсюда, с высоты четырех тысяч футов над уровнем моря, казался огромной мохнатой шкурой, расстеленной на снегу. До кромки леса было довольно далеко – около двух часов бега на охотничьих лыжах, однако ночь и морозный туман у подножия гор скрадывали расстояние.

Звезды ледяными брызгами застыли на угольно-черном небе. Здесь, в горах, они сияли чисто и ровно, и казалось, что если подняться выше, ну может, еще на тысячу футов, то можно будет потрогать их руками.

Луны не было – она взойдет только под утро, чтобы почти сразу раствориться в розовых сполохах зари, но к тому времени он уже будет на равнине, в лесу.

Сандерс подбросил в костер таблетку пироксела и засыпал в котелок кофе – на одну кружку. Как раз одну он и успеет выпить, прежде чем начнет спускаться. Снег вокруг костра протаял до желтой прошлогодней травы – наст был неглубокий, не то что в лесу, и когда он уйдет, на снегу до следующего бурана останется ровный круг голой земли, будто весна попыталась на этом крохотном участке одержать над зимой маленькую победу.

В горы его загнала местная зверюга – разновидность росомахи, сильный и опасный зверь размером с двухгодовалого медведя. Как и земная росомаха, эта могла преследовать добычу сутками, если не удавалось задрать сразу. Сандерс подставился росомахе почти пять суток назад: оставил на снегу следы крови, для чего полоснул ножом по руке. Рана затянулась быстро – он знал за собой такую особенность, одну из многих, приобретенных около пяти лет назад. Зверь взял след под утро, и Сандерс, коротавший ночь неподалеку на вырубке, присев в наспех сооруженном шалаше из еловых ветвей, продел ноги в петли на широких лыжах и пошел по глубокому снегу, не слишком торопясь, но и не мешкая. Его задача была не подпускать зверя на дистанцию короткого броска, где росомаха была чрезвычайно опасна и непредсказуема, но и не уходить слишком далеко, чтобы адреналин не растворился в крови – пропадало чувство опасности, из-за которого он и проводил короткие отпуска на малоосвоенных планетах.

Росомаха преследовала его не торопясь, как и поступала с обычной своей добычей – оленями и лосями, загоняя до полного упадка сил, чтобы почти без сопротивления добить обессиленное животное. Первые трое суток Сандерс слышал в морозной тишине жалобный плач росомахи – характерный звук, издаваемый ею при преследовании. Будто она жаловалась, что вот, мол, лапы короткие, шуба тяжелая, а есть очень хочется, но добыча никак не сдается. От жалобных звуков Сандерса едва слеза не прошибала. Так бы взял, да и зарезался, лишь бы облегчить жизнь несчастному созданию. Однако последние сутки росомаха ревела все яростнее – обычно она загоняла оленей за сутки-двое, а тут уже четвертые заканчиваются. Досада и злость прорывались в ее голосе все чаще, и, попадая на участки, где ветер смел снег, росомаха переходила на тяжелый бег. Это были самые опасные моменты – стоило подпустить ее слишком близко, и пришлось бы схватиться врукопашную, а из оружия у Сандерса был только охотничий нож.

На краю леса росомаха остановилась – впереди был длинный подъем, начинались предгорья, чужая территория. Здесь уже царствовали снежные барсы, и лишь боязнь упустить добычу могла заставить росомаху подняться в горы. Заметив ее нерешительность, Сандерс тоже остановился и присел на корточки – зверь устал, но был еще опасен, а его задача была измотать хищника до изнеможения. Так они и поднимались: Сандерс впереди примерно на полмили, росомаха позади. Она уже не ревела и не плакала, а только изредка поскуливала, то ли от голода, то ли от досады. Наконец под вечер она сдалась – легла на землю, и Сандерс, различив, как мелькает ее красный язык, слизывая снег, понял, что победил.

Он прошел еще футов двести, разжег костер и впервые подкрепился кофе и сушеным мясом, купленным у местных охотников. Он имел на это право – зверя он измотал в равных условиях, а теперь предстояло исполнить то, ради чего он все и затеял: зафиксировать свою победу. Это уже для истории. Для его собственной истории. Может, он еще сподобится завести семью и лет эдак через неизвестно сколько будет рассказывать детям, а может, и внукам, каким он был в молодости. А какой же охотничий рассказ без доказательства? Так, байка.

Росомаха заковыляла к лесу. Сандерс снял котелок с огня и, торопясь и обжигаясь, выпил кофе – следовало поспешить, так как далеко отпускать зверя было нельзя: он мог сделать петлю и напасть на преследователя…

К полудню они уже провели три раунда, как называл короткие схватки Сандерс: он преследовал зверя по глубокому снегу, а на открытых участках догонял, скидывал лыжи и бросался на росомаху в самоубийственной атаке. Самоубийственной для любого, но не для него – каждый отпуск он проверял себя на выносливость, скорость реакции, силу, находчивость и благоприобретенные качества еще ни разу его не подводили. В первый раз зверь был слишком свеж, и Сандерс едва вывернулся из-под тяжелого тела, откатился в сторону и отскочил на безопасное расстояние. Комбинезон на груди был порван, на лице осталась глубокая царапина – росомаха зацепила-таки длинным когтем. Рыча и припадая к земле, она пошла на него, сверкая налитыми кровью глазками, но Сандерс, не подпуская ее слишком близко, кружил вокруг, делал короткие встречные броски, отскакивая назад, как только зверь поджимал лапы.

Три раунда – это было все, на что росомахе хватило сил. Теперь она даже не оборачивалась, только коротко оглядывалась и показывала зубы в тщетной попытке отпугнуть назойливого преследователя. Пора было заканчивать – сколько можно мучить животное.

Сандерс увидел впереди ровную, почти бесснежную поверхность и прибавил шагу, обходя росомаху сбоку. Она почти не обратила на него внимания, продолжая двигаться по прямой, как потерявший управление кибер. Он забежал вперед и заступил зверю дорогу. Росомаха села, упираясь в снег мощными лапами с когтями длиной в два человеческих пальца. Из раскрытой пасти свисал красный язык, с морды капала пена.

Сандерс не торопясь снял рюкзак, развязал тесемки и стал выгружать оборудование – трофей не должен быть испорчен. Закончив, он вытащил нож и откинул капюшон комбинезона. Холодный воздух освежил разгоряченное лицо, ресницы мгновенно покрылись инеем.

Скинув перчатки, Сандерс решительным шагом двинулся на росомаху.

Зверь понял, что пришел момент истины: лапы его поджались, густая бурая шерсть на загривке встала дыбом. Склонившись к земле, хищник выбирал момент для нападения, сторожа каждое движение человека. Зверь был измотан, обескуражен, но не сломлен, и Сандерс прекрасно это осознавал. Он имитировал резкий выпад, нога поскользнулась на корке снежного наста, и он нелепо взмахнул руками, в который раз кляня себя за пижонство: вроде и выпендриваться не перед кем, а все равно тянет изобразить из себя супермена. Впрочем, такое он позволял себе только вдали от неусыпного ока Конторы. Однако сегодня необоснованный риск мог сыграть плохую шутку – он даже не изучил как следует предполагаемую добычу. Так, послушал трапперов в фактории, посидел в баре, краем уха выуживая нужные подробности, вот и все…

Зверь будто ждал этой ошибки: мгновенно распрямились лапы, бросая в воздух мощное тело, и росомаха взвилась в прыжке, стремительно преодолевая разделявшие противников ярды. Сандерс успел лишь отклониться в сторону, пропуская мимо удар когтей, и два тела, свившись в яростной схватке, покатились по снегу.

Харис Ахмедзянов помешал в котле ложкой на длинной ручке, зачерпнул похлебку и, подув на дымящуюся жидкость, осторожно попробовал. Почмокав губами, он одобрительно кивнул.

– Эй, гяур! Похлебка поспела. – Харис подхватил котел двумя байковыми прихватками и снял с очага.

– Какая похлебка может быть из этой козы? – проворчал Игнат Семеряков, продолжая срезать длинные полоски мяса с кабаньей ноги. – Говорил: давай кабанчика приготовим, так нет, кабанчик, видите ли, нечистый зверь! Косулю ему подавай… У-у, басурман!

– Давай, давай, – поторопил его Харис, расставляя на струганом столе миски, – потом ругаться будешь.

Игнат отложил в сторону нож, прошел в сени к рукомойнику, вымыл руки и вернулся в избу. Харис тем временем нарезал хлеб и огромным черпаком разлил по мискам похлебку. Запах был такой, что Игнат покрутил головой.

– Слышь, басурман, может, по пятьдесят под козу?

– По пятьдесят, но не больше, – согласился Ахмедзянов.

Игнат достал толстостенные граненые стопки. Стекло было мутноватое, будто их после употребления ни разу не вымыли, но на самом деле стопкам было лет двести. Еще прапрадед Игната, один из первых поселенцев на Луковом Камне, основал эту заимку и завез сюда утварь, которой охотники до сих пор и пользовались. Правда, железные вещи сносились: ножи сточились, старый котел прохудился, миски и кружки проела ржавчина, так что теперь на кухонной полке тускло поблескивала утварь из пластали, но стопки, хоть и помутнели, служили исправно.