Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

Алёна Харитонова, Екатерина Казакова

Ходящие в ночи. Пленники раздора

Книга третья

© Алёна Харитонова, текст, 2025

© Екатерина Казакова, текст, 2025

© Елизавета Антонова, обложка, 2025

© Walted, леттеринг, 2025

© RUGRAM, оформление, 2025

Авторы благодарят за помощь, подсказки и советы своих друзей и суровых критиков: Елену (Chelcy), Ашвину, Алексея Ильина, Галину (Qweqwere), Лису, а также Валерию Евдокимову (Anarhiya), которая терпеливо и стойко занималась редактурой, хотя это было очень непросто.

Пролог

Темнота была непроницаемая. Он сперва даже решил, будто ослеп. Нос ему, по всему судя, сызнова сломали. Дышать приходилось ртом, как собаке. В висках гулко тукала кровь. Хотелось пить.

Фебр с трудом поднял тяжёлую голову, надеясь понять, где очутился, но в кромешной темноте так ничего и не увидел. Попытался шевельнуться – не смог. Только понял, что подвешен, словно шкура на распялках: руки разведены в стороны и крепко стянуты верёвками – ни опустить, ни свести вместе. Тело отзывалось глухой болью. Сколько он корчился тут, обвиснув в путах? Судя по тому, как затекли плечи и спина, долго. Полонянин завозился, пытаясь подняться с колен, но туго натянутые верёвки держали крепко – не встанешь.

– Плохо тебе? – вдруг спросила темнота женским голосом.

Обережник промолчал.

– Стони, коли больно. Зачем терпеть? Всё равно никто не услышит.

Сквозь узкие щёлочки заплывших глаз ратоборец разглядел смутные очертания женщины и хищную переливчатую зелень звериного взгляда. В груди Фебра жарко полыхнуло. Дар рванулся прочь, но жёсткий кулак волколачки врезался в живот. Узник задохнулся и скорчился, насколько позволяли путы. А через миг на его голову обрушился ледяной падун.

Вода текла по лицу, капли щедро сыпались с волос. Фебр с трудом сделал судорожный вдох и жадно облизал разбитые губы. Хотелось наклонить голову и высосать из набрякшего ворота влагу, чтоб заглушить горько-солёный привкус во рту. Гордость не позволила.

– Больше воды не будет. Долго, – насмешливо сказала ходящая.

Фебр не вслушивался в её слова. Его накрыло осознанием, что всё произошедшее не сон и не горячечный бред. На него не просто напали, его пленили. Как такое возможно? От бессильной ярости шумело в ушах, а ещё кружилась голова да вскидывалась к горлу вязкая волна дурноты.

Волколачка подошла близко-близко и с усмешкой спросила:

– Плохо быть беспомощным, верно?

Ответом ей опять стала тишина.

Скрипнула дверь. В узилище вошли.

Фебр различил лишь силуэты. Пятеро.

– Что, охотник, – обратился к пленнику один из вошедших, – опамятовался никак?

Голос был молодой, спокойный. Не звучало в нём ни безумия, ни голода. Будто человек говорил.

Ратоборец молчал. Он не понимал, как дикие твари могут вести себя словно люди? Подкараулили в лесу – ладно. Но почему не загрызли? Не сожрали почему? Зачем связали?

– Я хочу знать, сколько вас, – сказал тем временем оборотень. – Особенно тех, кто носит чёрное.

Вон оно что!

Удивительно, но молчание узника не разозлило ходящего. Волколак лишь вздохнул и сказал:

– Я и не тешился надеждами… Тот здоровяк из Суйлеша тоже всё молчал.

Фебр вскинулся, пристально глядя в темноту. Из Суйлеша? Нешто Милад? Его туда отправили, да. Но Суйлеш далеко… Что это за стая, которая охотится на столько вёрст окрест? И почему эти шестеро не ярятся? Кровью ведь пахнет, а у волков нюх острее собачьего! Что ж они не бросаются?

– Чего молчишь-то? От страха онемел, что ли? – Оборотень усмехнулся.

Пленник смотрел на него и безмолвствовал.

Та, с зелёными глазами, глядела из-за спины вожака, тяжело дыша. Ей самообладание давалось непросто.

– Не хочешь говорить? – Ходящий вздохнул. – Вот же хлопот с вами… Ну да ладно. Отвязывайте.

Двое оборотней начали сноровисто распутывать верёвки.

Когда путы ослабли, ратоборец рухнул на каменный пол. По спине и плечам горячими валунами перекатывалась боль. Тьма перед глазами раскачивалась. Фебр попытался собрать силу в кулак. Впусте. Закостеневшее тело не подчинялось. Ходящие посмеивались.

Мысль, что звероподобные твари наловчились ловить и мучить осенённых, подстегнула, разозлила… Но дару так и не суждено было вспыхнуть на кончиках ледяных пальцев. На ратоборца словно обрушился могучий кулак. Чужая сила вдавила в холодный пол, грозя размазать по камню. Полонянин глухо застонал.

– Жизнь есть мучения, – назидательно сказал оборотень, у ног которого скорчился обережник.

Фебр про себя от души согласился, тем паче что резкий удар по рёбрам подтвердил слова волколака. Тьма расцвела алыми всполохами.

Чуть поодаль глухо заворчал зверь. Узника обожгло горячее дыхание хищника. В лицо ударил запах псины.

Темнота скалилась и сверкала глазами. Темнота собиралась броситься… Темнота позволила человеку подняться, опираясь плечом о неровную стену. Позволила оглядеться. Позволила руке привычно метнуться к поясу, на котором прежде всегда висел нож. Позволила понять, что ни пояса, ни оружия больше нет. Позволила даже горько усмехнуться собственной глупости. А потом темнота бросилась. Навалилась. Сомкнула тяжёлые челюсти и захлебнулась рычанием.

Кровавый клубок, в котором человека уже было не разглядеть среди хищников, покатился по полу.

Пленника грызли и трепали, словно старую тряпку.

И та, с зелёными глазами, тоже.

Глава 1

Студёный ветер ударял в спину, подталкивал. Идти через рыхлые, сыпучие сугробы было тяжело. Клёна брела, держась за руку отчима. С каждым шагом боль в груди разрасталась всё сильнее, а дыхание перехватывало. Слёзы на щеках индевели. Ресницы смерзались.

Мороз стоял трескучий, но девушке было душно и жарко. Хотелось распахнуть уютный полушубок и позволить леденящему ветру выстудить пекущую боль. Однако Клёна лишь сильнее сжимала ладонь Клесха и шла дальше.

Буевище находилось неподалёку от Цитадели. Чреда едва приметных под снегом холмиков. Много их. А один, с краю, самый свежий. На нём белое покрывало тоньше, чем на прочих…

Клёна отпустила руку отчима и почти бегом устремилась вперёд. Однако ноги изменили ей, подломились, и девушка осела в сугроб.

Клесх подошёл и встал рядом. Падчерица скорчилась у могилы, закрыв лицо руками. Плечи мелко дрожали.

– Поднимись – застудишься, – сказал он то, что непременно сказала бы Дарина, будь она жива.

Клёна помотала головой. Не встанет. Клесх опустился рядом и вдруг подумал, что они с ней словно вымаливают прощение. Он за то, что не был рядом, а она за то, что мать умерла с горьким осознанием невосполнимой потери.

– Доставай.

Девушка послушно отвязала от пояса холщовый мешочек, ослабила горловину и начала сыпать на холмик