Кто-то внутри - Сергей Сергеевич Мусаниф Страница 35

— Что вы такое говорите, маменька? Ведь империя существует, и государь-император…

— Иногда я забываю, сколько тебе лет, — сказала она, печально вздохнув. — Конечно же, империя существует, но это уже не та империя, как во времена молодости твоих будущих наставников. Время идет, все меняется, и следующая война, если она все же случится, не будет похожа на войну предыдущую, к которой они попытаются вас подготовить. И это не их вина, потому что они тоже прошли через эту же школу, и просто не могут мыслить по-другому.

— И в чем тогда смысл?

Маменька замедлила шаг и положила затянутую в лайковую перчатку руку на мое плечо.

— Смысл в том, чтобы попытаться пройти через все это и сохранить себя, Жорж, — серьезно сказала она. — И помочь сохранить себя твоим друзьям. Быть может, если вас будет достаточное количество, вы сможете что-то изменить. Но пока этого не произошло, пока ты еще недостаточно взрослый, тебе придется играть по их правилам.

Я никогда не видел маменьку с этой стороны. Она была великосветской дамой, способной поддержать разговор с любым человеком на любую тему, поддержать, понять и утешить, вовремя отпустить какую-нибудь шутку, чтобы снять напряжение. Но это был автоматизм, отработанная за годы привычка, защитная броня.

И похоже, что сейчас, на пороге нашего с ней расставания, эта броня дала трещинку, точнее, она сама позволила этой броне дать трещинку и сквозь нее прорвалось что-то настоящее. Что-то искреннее. Что-то, во что она хотела бы верить.

— Запомни главное, Жорж, — продолжала она. — Один человек может что-то сломать. На самом деле, один человек, достаточно сильный и целеустремленный, может сломать что угодно. Любой самый отлаженный механизм, самую грандиозную постройку. Разрушать легко. Но для того, чтобы что-то построить, человеку нужны соратники.

— И я обрету их в военной академии? — уточнил я.

— Да, может быть. Надеюсь, что да, — сказала она. — В противном случае ты просто проведешь там время в соответствии с давними традициями своего рода.

Связи.

Папенька тоже говорил о чем-то подобном, только другими словами. Дружбу, которая завязалась в академии, он пронес через года, и теперь, когда вчерашние курсанты стали князьями и графами, эта дружба оказалась очень полезной в укреплении позиций нашей семьи и государства в целом.

Эти связи крепче гранита, говорил папенька, и именно они являются фундаментом империи.

Маменька, видимо, хотела сыпануть в этот гранит песка….

Позже я осознал, что мои родители не любили друг друга. Их брак был договорным династическим союзом, где решения принимали не они, а тогдашние главы семейств, и все было решено чуть ли не до их рождения, и гораздо раньше их совершеннолетия, и в результате два сильных старых рода стали еще сильнее. Родители относились друг к другу с уважением, но не более того, и большую часть времени спали в отдельных апартаментах.

Когда мне исполнилось пятнадцать, папенька попытался разыграть со мной ту же карту, но, по счастью, времена все-таки изменились, и мне удалось увернуться от помолвки. Впрочем, к этому моменту наш семейный клан был уже настолько могуществен и влиятелен, что не особо-то и нуждался в укреплении старыми проверенными методами.

Скорее, это была часть политической торговли, связанной с советом князей, и в какой-то момент расклад сил там изменился, и папенька попросту не стал настаивать.

Политические взгляды у моих родителей тоже были разными. Папенька, как и положено настоящему князю, был консерватор, а маменька тяготела к модной либеральной модели. Может быть, потому что в институте благородных девиц будущих княгинь муштровали не так сильно, как в военной академии…

— Мне немного страшно, — признался я. Ни папеньке, ни, тем более, деду, я никогда бы такого не сказал, но чувствовал, что здесь и сейчас меня поймут.

— Мне тоже, Жорж, — сказала маменька, обнимая меня за плечи. — Но это абсолютно нормально на пороге перемен. Будущее всегда немного пугает. Ведь оно может оказаться совсем не таким, какого мы ожидали. Но я верю в тебя, мой храбрый мальчик, и я верю, что ты все преодолеешь и не позволишь всем трудностям…

Я отлично помнил, чем закончился наш с ней разговор, но в этот раз что-то пошло не так.

Вокруг резко потемнело, словно на столицу опустилась ночь. Кто-то испуганно вскрикнул, я услышал топот тяжелых гвардейских сапог у себя за спиной.

Но я не посмотрел назад. Мой взгляд был прикован к небу.

Облака, вечной завесой скрывающие наш город от солнца, вдруг резко почернели, словно в них плеснули чернилами. Это не было похоже на ночь, это выглядело так, будто их поглотила сама тьма.

Автоматические фонари на набережной так и не зажглись, я слышал испуганные возгласы прохожих, и все еще не мог отвести взор от неба.

Тьма опускалась. Она выбрасывала в город протуберанцы, которые достигали земли и разрастались исполинскими стенами, и пелена тьмы поглощала Петербург.

Тьма была уже рядом.

Я видел, как двое гвардейцев, не успевших добежать до нас, были поглощены темным щупальцем. Они просто вбежали в область тьмы, и не выбежали из нее. Словно их никогда и не было.

Мое сердце билось так, словно готово было вырваться из груди. Маменька прижала меня к себе, обнимая за плечи, в тщетной попытке уберечь.

— Не смотри наверх, Жорж! — сказала она, но тьма была уже повсюду.

Прошло всего несколько секунд, а город был уже полностью поглощен ею, и мы с маменькой стояли, прижавшись друг к другу посреди черной пустоты, и в какой-то момент я с ужасом обнаружил, что обнимаю лишь тьму. Что маменьки больше нет, как нет и гвардейцев личной гвардии Одоевских, нет набережной, нет Финского залива, нет самого Петербурга, что я остался один, и сейчас тоже буду поглощен черной пустотой.

— Нет! — крикнул я.

Я не понимал, что происходит, куда подевалась маменька, другие люди и сам Петербург, и откуда взялось это дьявольское наваждение, но это не имело никакого значения.

Я — все еще Георгий Одоевский, потомок славного княжеского рода, я все еще владею молниями и просто так, без боя, я не сдамся.

Я ударил во тьму первым разрядом, и она немного отступила. Я бил еще и еще, аккумулируя всю доступную мне энергию, вычерпывая резервы своего организма до самого дна и отвоевывая у тьмы метр за метром.

Я снова увидел брусчатку набережной под своими ногами, услышал плеск воды, вдали вырастали силуэты зданий… Я бил тьму своими молниями, в надежде, что она вернет не только город, но и людей, и в первую очередь — мою маменьку, и