Александр Прозоров - Жребий брошен

Александр Прозоров

Жребий брошен

Подарок русалки

Прекрасная пора — середина лета. Не нужно кутаться в тяжелые меха, тереть замерзающий нос, не приходится выть от голода, по какой-то причине оказавшись в лесу без припасов. Лето всегда прокормит путника грибами, ягодами да орехами, выстелет постель из мягкой травы, согреет солнечными лучами. А коли даже косоворотка и полотняные штаны слишком жаркими покажутся, или пояс с саблей вспотеть заставит — всегда можно в прохладной реке обмакнуться, пропитаться свежестью так, что потом на солнце поваляться только в удовольствие будет.

Хорошо летом. И как-то забывается о том, что по злой прихоти судьбы остался он беден, как церковная крыса, что все товары, которые купил на скопленное за несколько лет серебро, остались гнить на речном дне вместе с ладьями, а из доброй сотни славных крепких молодцев в живых остались только он с невольницей, беглый холоп Муромского князя да купец Любовод с одним из своих кормчих.

— Ну, да ладно, — негромко буркнул себе под нос Олег. — Начинал я свой путь таким же нищим. Да еще и не знал, куда колдовством собственным заброшен. Не пропадем.

— Чего молвишь, друже? — поднял от воды курчавую голову Любовод.

— Спрашиваю, готово ли?

— Да, все уже, затянул, — вместо купца ответил с плота Ксандр, накручивая ивовые ветки на рогатину над грубо выстроганным веслом. — Подсохнуть бы им, да уж ладно. Ветвей по берегам много — коли что, подлатаем.

Плот по размерам лишь ненамного превосходил крохотную хозяйскую каморку на ладье. Несколько сосновых бревен, связанных вместе в два слоя, два весла — на корме и на носу, да брошенные поверх этого для мягкости охапки травы. Шедевром кораблестроения назвать это было нельзя — но многого от плота и не требовалось. Всего-то скатиться вниз по течению до Каспийского моря, которое в нынешние времена называли кто Хазарским, кто Персидским, да как-нибудь добраться до устья Волги. А там ладьи русские часто ходят. Кто-нибудь да подберет невезучих соотечественников. Ксандр утверждал, что плот этот путь выдержит, что впятером они с изделием своим управятся. А он кормчий, ему виднее.

Александр Коршунов дернул покрепче черенок ветки, заправил его под другие, попробовал, свободно ли ходит в импровизированной уключине выстроганное из березового стволика весло, облегченно выдохнул и перекрестился:

— Слава Богу. Кажись, управились. Весла есть, рогатины стоят прочно, плот тоже, чую, не гуляет. Сделали, хозяин. Грузиться нам нечем, посему хоть сей час отправляться можем.

— Слыхал, ведун? — Любовод еще раз ополоснул лицо и выпрямился. — Плыть пора. А где девка твоя, холоп куды убег? Торопишь, а людишек не собрал.

— Урсула за мной шла, вот-вот нагонит. Ветки для веревок помогала резать. Видать, много набрала, не унести. — Середин сладко потянулся. — А Будута и вовсе не мой, а княжеский. Грибы, небось, собирает. Те самые, что мы все вместе кушать изволим. Так что не серчай на него. Чем больше соберет, тем дольше переход первый удастся сделать, пока брюхо не подведет.

— Разве ж я серчаю? — Купец поднялся выше на берег, уселся на траву возле ног Олега. — Ныне мы с ним ровней стали. Он уха куньего не стоит — да и я не больше. Меч дедовский да имя доброе — вот и все теперь мое богатство.

— Не грусти, друже, — опустился Середин рядом с ним. — Имя доброе и меч вострый тоже немалого стоят. Помнишь, как меня первый раз встретил? Даже ложки у меня тогда не имелось. А нынешней весной ты меня сам же в сотоварищи взял. Пусть и не на равных, ан близок я стал с тобой, купцом потомственным. Ну, не повезло нам в сей раз. Ништо, года за два-три отобьем назад потери свои. Невозможно же все время барыши грести! Проигрывать тоже нужно уметь.

— Ты меня с собою не равняй, — болезненно поморщился Любовод. — Ты колдун, твое богатство — в знании тайном, в травах собранных, в зельях хитрых. Пока голова твоя на плечах, то и сила всегда с тобой, и удача, и прибыток. А купцу серебро важнее головы и рук будет. Токмо серебром он хлеб свой промышляет, токмо ладья ему прибыток везет. Ныне же я и без мошны, и без ладей остался. Как дело делать стану, чем барыш добывать? С лотком по весям феней ходить? А Зориславе что скажу, отцу ее? Они ведь с богатым купцом новгородским роднились, а не с голью перекатной! Как любой своей в глаза гляну? Я ведь ей подарки дорогие обещал. Украшенья заморские, шелка китайские, злато-серебро. А ныне чем хвалиться стану? Травой морской да речною тиной?

— Ну, положим не совсем уж ты без штанов остался, — попытался утешить его ведун. — Я так понимаю, угол свой у тебя в Новгороде есть, да и отец в беде не бросит, нищенствовать не заставит.

— То-то и оно, что угол, — громко хмыкнул Любовод. — Угол свой, да дом отцовский. Мне, как купцу зажиточному, мужу взрослому, женатому, хоромы новые артельщики справить обещались, двор обширный огородить, с амбарами да хлевами. Ну, и что теперича? Куда жену молодую вести, как в глаза людям смотреть? Улетал соколом гордым, а вернулся воробьем щипаным? В приказчиках на побегушках ходить да ждать, пока доля от отца останется? Да и оставит ли он долю в хозяйстве, коли добра беречь да приумножать не умею… И-и-и-эх!

— Может, мать поможет? — понизил голос Середин, глядя в сторону Ксандра. Кормчий вполне мог и не знать, что мать купца — русалка. — Материнское сердце доброе — сжалится, поможет, чем сумеет. По рекам да омутам, по морям да отмелям добра много всякого лежит… Кстати, ты посылку русалочью сохранил? Ну, помнишь? Тот кусочек зеленого малахита, что я тебе из омута принес, когда сюда плыли? Ну, еще перед поворотом, перед самым устьем Урала? В смысле, реки этой?

— Да, точно… — Купец рывком поднялся. — Камень с ладонь размером. На нем руны какие-то были неведомые. Мы еще гадали, что он нам принести должен — удачу или хлопоты лишние?

— Он самый. — Ведун выпрямился рядом, отряхнул штаны. — Отдать бы его надо твоей матушке. Глядишь, в ответ спросить чего можно будет.

— Я так мыслю, нельзя нам отправляться, — начал нервно кусать губу купец. — Некуда. Чего матери скажу? Сберег, не сберег… Видать, отринулись от меня боги. И Похвист, и Стрибог, а уж Макошь и вовсе прогневалась. Ни отцу нельзя показаться, ни невесте любой, ни матери кровной.

— Ты о чем, Любовод? — не понял Середин.

— О посылке той, осколке каменном, — чуть не зарычал купец. — Не в кошеле же мне его носить, не за пазухой! Тяжел больно, неудобен, да и нужды не было.

— Ты яснее выражаться умеешь?

— Да уж чего яснее?! — передернул плечами Любовод. — Не держал я его при себе! В конуре моей он на ладье остался. В сундуке с серебром да прочим добром. Грамотами, списками, дозволениями. На дне ныне покоится. На дне!