dver_v_zimu - Элизиум, или В стране Потерянных Снов

dver_v_zimu

Элизиум, или В стране Потерянных Снов

Жил малыш.

… на что бы он ни смотрел с жалостью, любопытством, страхом или любовью, он становился этим предметом, и это предмет становился частью его на один день или на одно мгновение дня …на целый год или на циклы тянущихся лет.

У.Уитмен

Глава 1. Предложение, часть 1

Драко Малфой был никудышным путешественником. Никогда не выбирался дальше южных границ Франции, а с запада на восток — не бывал дальше Дублина и Азкабана.

В Азкабане, впрочем, был он мельком и в очень юном возрасте, по делам семьи… и не любил вспоминать.

И о других поездках он говорил мало, неохотно, словно стыдясь — было мало фотографий, еще меньше памятных сувениров (совсем не было, если сказать честно), скудные рассказы касались только устройства заграничной жизни, каковое устройство Драко всегда находил нелепым, несуразным, неуютным, неловким, не подходящим для его, Малфоя, нужд.

Не то, чтобы ему все было не в радость в этих путешествиях. Скорее, он сам был себе не в радость, и многие вспоминали, как он грустил, скучал, маялся — настоящий английский сплин на выезде. Кто-то мог счесть это даже очаровательным.

Он был счастлив лишь в Малфой Мэнор, за запертыми дверьми своего кабинета, где просиживал подолгу и допоздна, читал, писал деловые письма, а бывало, очень долго, с рассеянным видом, стоял у высокого окна и просто смотрел на один и тот же пейзаж: холмы поднимаются плавным краешком неглубокого блюдца, платаны и дубы обрамляют подъездную аллею. Летом он разглядывал скупые оттенки серо-зеленого в их кронах, зимой — голые, в ажур сплетенные, ветви.

Он был человеком спокойным, кто-то бы даже отметил, что мудрым, во всяком случае, мудрость часто ассоциируют с этим спокойствием, надменным, величественным и тихим, какое в нем почти каждый замечал с первого взгляда.

И сам он себя таким видел, и знал, что таков и есть — и внутренне, и снаружи.

Он знал, что о нем говорили — говорили всякое, но предпочитал молчание всякого рода попыткам опровержений. Да и слухи эти не были ложью от и до — это была дикая смесь преданий, центром которой была даже не его, Малфоя, фигура, а смерти в Хогвартсе, череда ужасных смертей, и победа над Темным Лордом.

Драко был в этих легендах фигурой второго плана, истеричным трусливым подростком. Он очень долго шел от этой истории, от себя самого — уходил так тщательно и так планомерно, что, возможно, и совсем не имел времени на все иные дороги, на все другие пути.

Не мудрый, а умудренный. Таким он себя знал.

До дня шестого октября, пасмурного и холодного, с низкими серыми облаками, дня, до минуты, когда он встал из-за стола, чтобы, как привык, провести четверть часа у окна.

Те же платаны, с красными лоскутками еще не опавшей листвы, показались ему в тот день особенно красивыми, и приятен был контраст с серым пейзажем, деревья словно пылали: неярко, но царственно.

Его сын вернулся домой на короткие каникулы, вызванные легкой простудой, вернулся по настоянию матери, и Драко был рад его присутствию — оно делало дом живым.

Он увидел фигурку, шагавшую по дорожке, вот она скрылась за круглыми шарами декоративных кустов, вот опять показалась — теплая мантия, шарф и вязаная шапочка, лихо сдвинутая на затылок. Скорпиус нес в руке метлу, вероятно, направлялся к холмам, и, вероятно, Астория сейчас хмурилась и ворчала, недовольная тем, как сын пренебрегает постельным режимом и книгами.

Драко и сам был слегка рассержен — пока другие зубрят и пыжатся над заклинаниями, его хитрюга Скорпиус проводит дома веселые деньки. Посмеиваясь над недалекой м-м Помфри, которой он смог запудрить мозги своим театральным кашлем («коклюш, это коклюш», верещала она из камина, пока Астория кое-как натягивала мантию, а Драко раздумывал, каким образом ему удалось вырастить такого очаровательного наглеца).

Конечно же, никакого коклюша.

Кашель прошел на второй день конфетной диеты. Теперь, для верности, они оставили его еще на денек в поместье — и поглядите, куда этот джентльмен отправился.

Но он глядел с умилением и почти не сердясь. Скорпиус дошагал до платанов, выпустил метлу, она повисла в ярде над жухлой травой.

Драко гордился его спортивными успехами — будущими, конечно, но несомненными. Любой родитель живет в двух временах — в прошлом своего малыша: кажется ведь, что лишь вчера он был младенчиком, приятно пахнущим чистой пеленкой и молоком. С бессмысленным и упрямым взглядом синих глаз — почти без белков, невыразительных, но ярких.

И в будущем — во всех этих победах, когда мир ляжет у ног твоего чада, и он будет красив, умен, справедлив, богат. Счастлив. Проживая это будущее прямо теперь, в миг, когда он неуклюжий маленький мальчик — проживая его так, словно оно уже пришло — каждый родитель одновременно счастлив и мучительно несчастлив, от хрупкости мечты, и от ее невозможной, горькой ясности.

Вот таким он запомнил шестое октября — коротким мигом мечты, неуловимым, но длящимся, длящимся — пока мальчик в вязаной круглой шапке взмахивал руками, запрыгивая на метлу.

Скорпиус покачнулся, опять как-то странно раскинул руки. И повалился вдруг в траву, спиной, очень неловко, так падает груда книг — быстро, вразброс, кое-как.

Секунду или две Драко Малфой смотрел в совершенном спокойствии, ожидая, что сын поднимется, и на будущее отметит себе, как группироваться при таких эксцессах. Он даже немного улыбался, ожидая, что Скорпиус встанет, отряхиваясь и сердясь, и, может, его личико будет в этот момент прекомично перекошено: сердитое красивое личико с большими светлыми глазами, с аккуратным приплюснутым носиком и таким крошечным красным ртом — две вишенки нижней губы, капризный изгиб верней…

Скорпиус лежал в траве — его не было видно отсюда, из кабинета, только черное пятно упавшей в сторону шапки. Метла висела в воздухе, опадавшие листья платанов кружились по гладким невидимым спиралям.

Тогда он побежал. Побежал, а затем аппарировал. Он запомнил холод, ударивший ему в лицо, порыв ветра, откуда-то налетевшего, и строгий, терпкий запах осени. Драко был в рубашке с закатанными рукавами, ветер раздул парусом его расстегнутый жилет — и пропал, все стихло, наступила торжественная, звенящая тишина, не нарушаемая даже паникой в его мыслях. И паники-то не было: недоумение, легкий страх, не больше.

Костерост, зелья? Может быть, Скорпиус еще и правда не оправился от простуды.

Лицо его сына было серьезным и застывшим. Что страннее всего было, так это глаза — смотрели они весьма забавно (при иных обстоятельствах, конечно). Левый глаз таращился в небо, а зрачок правого закатился под полуопущенное веко. Что придавало бедному мальчику изрядное сходство со сломанной куклой. Если только возможно, чтобы этой куклой оказался его собственный сын…