Евгения Сафонова - Тёмное сердце

Евгения Сафонова

Тёмное сердце

Я хотела бы, чтобы память моя была глиняной чашей. Я хотела бы разбить её на кусочки и склеить заново, выкинув те осколки, что режут острыми кромками, снова и снова причиняя боль.

Я хотела бы забыть Железную Деву в храме Сумеречного, но не могу.

Три сына было у меня. Три прелестных мальчика, чьи улыбки грели меня, точно солнце.

Теперь их только двое.

Потому что я не знаю, чем стал третий.

Я родилась младшей дочерью барона, четвёртой по счету. Боги не одарили меня ни крепким телом, ни особой красотой, и мать говорила, что мне не стоит рассчитывать на хорошего мужа.

Мой лорд увидел меня, когда минула моя семнадцатая весна. Он был в землях моего отца проездом, но снежная буря вынудила его проситься на ночлег.

Я увидела его в зале нашего замка: он сидел на помосте рядом с отцом, и волосы его показались мне ярче огня в камине, а кожа — золотистее спелой пшеницы. Отец представил ему своих дочерей — тех трёх, что ещё сидели в девках — и он оглядел всех нас; но глаза его, цвета лета и росистой травы, задержались лишь на мне, и в этот миг в бороде его мелькнула улыбка.

Он пришел ко мне той же ночью и взял всё, что я могла ему дать. Он мог оставить меня с бастардом в животе, и мой отец не посмел бы перечить, ведь мой лорд был племянником самого короля; но он сказал отцу, что вернётся за мной на обратном пути. Так и случилось.

Когда он привёз меня в свой родовой замок, я стала его женой.

Я помню те славные дни. Золотые дни, серебряные ночи — и молитвы богам: Пресветлому, чтобы даровал здорового наследника, и Сумеречному — чтобы одарил дитя особой милостью.

Мой лорд был не только племянником самого короля: он был ведуном, Владыкой Сумеречного Ордена. Когда-то огнём, мечом и силой слова он очищал королевство от кровожадных порождений ночи; теперь же он отдавал распоряжения о том же сотням рыцарей по всей стране. И ему нужен был не только тот, кто наследует его земли — ему нужен был тот, кому он сможет передать свои знания и своё дело.

Моему лорду нужен был не просто сын, но ведун. И не белый — один из тех, кто служит Пресветлому, кто исцеляет людей и облегчает страдания тех, кого нельзя излечить — но тёмный.

Это и стало моей бедой.

Наш первый сын родился здоровым и сильным — но дара в нём не было. Мой лорд не опечалился: он говорил, что к лучшему, если наследнику его земель не придётся заботиться о делах Ордена. Роды прошли легко, и моё чрево обещало выносить ещё не одного ребёнка.

Наш второй сын родился крикливым и крепким — но дара в нём не было. Мой лорд нахмурился, но сказал, что не опечален: мальчик будет надёжной опорой старшему брату и заменит его, если богам угодно будет забрать наследника раньше срока.

Наш третий сын родился слабым и тихим. Едва он захныкал, как мой лорд выхватил его из рук повитухи и впился жадным взглядом в сморщенное личико, на котором ещё были следы моей крови — и в бороде моего мужа мелькнула улыбка, которую я так любила.

Он мог не объяснять, что означает эта улыбка — я поняла сама.

Я мучилась с моим маленьким третьим целые сутки, и после родов повитуха сказала мне, что никогда больше я не смогу порадовать моего лорда криком его ребёнка. Но я уже произвела на свет трёх сыновей, и это было неважно.

Тогда было неважно.

Я любила всех своих детей. И старшего, истинного наследника — не по годам серьёзного, успешного и ответственного во всех своих начинаниях; и среднего, весёлого озорника, любящего смех и безобидные шалости. Но третьего, что дался мне тяжелее всех, я любила особенно. Он больше других нуждался в моей защите и ласке.

Его братья не хотели считаться с чужой слабостью. Они любили драться между собой — не потому, что ненавидели друг друга, а развлечения ради. Младший не мог им противостоять. В драках над ним всегда брали верх, и в детском азарте старшие забывали, что нужно умерять свои силы — но он не плакал и не жаловался. Когда я находила у него новые ссадины, он говорил, что упал; и я лишь тяжело вздыхала, смазывая синяки мазью из губки бадяги, привезённой с далекого моря.

Я пыталась втолковать старшим, что брата нужно щадить. Когда мой лорд узнал об этом, он сказал, чтобы я не делала из сына тряпку Пресветлого, и я умолкла.

Порождения ночи часто навещали сына в грёзах. Тогда он кричал во сне, а я приходила в его спальню и ложилась рядом, гладя его волосы — цвета скорлупок спелых каштанов, как у меня. Он единственный из трёх был похож на меня, а не на своего отца. Он был мягче братьев: он больше любил звуки арфы и шелест книжных страниц, чем песнь клинков и отзвуки битвы. Ему по нраву были не рассказы отца о подвигах рыцарской юности, а мои песни о прекрасных девах, любви и верности. В зимней глуби его глаз — не отцовских, летних, зелёных и прозрачных, а синих, так похожих на мои — я видела отражение себя.

Когда минула его седьмая весна, мой лорд отвёз сына в столицу, в храм Сумеречного, дабы братья по Ордену испытали его дар. Экзекутор — правая рука главы Ордена — встретил нас у дверей: серо-фиолетовый плащ — как сгусток сумеречной тьмы, шрам на щеке — дар порождения ночи, бесцветные глаза — снег, лёд и мертвенный холод. И я вздрогнула, когда взгляд этих глаз остановился на мне.

Женщине не дозволено присутствовать на испытании, и я ждала в молитвенном зале с простыми людьми, которые заглянули зажечь свечи: за успех в денежных делах, за то, чтобы виновный в их бедах был покаран, за то, чтобы мужу или сыну дали сил не щадить врагов в сражении на чужбине. Сумеречного просят лишь об этом; здоровье, жизнь, любовь — удел Пресветлого.

Когда мой лорд вернулся, лицо его было мрачнее, чем небо в зимнюю бурю. Сердце моё сжалось, когда я увидела мокрые щёки сына, которого мой лорд вёл за руку; ещё больнее сжалось оно, когда муж отдёрнул руку, точно от змеёныша, и толкнул малыша ко мне.

— У мальчишки белое сердце, — бросил он, и слова его звучали приговором.

Я не выполнила своего предназначения. Я родила мужу не воина, но целителя — одного из тех, кого он презирал до глубины души. И я уже не могла подарить ему другого.

В замок мы возвращались в молчании. Сын притих, прижавшись ко мне, наблюдая за отцом; мой лорд хмурился, глядя в окно кибитки из умащенного маслом дерева, которую тянули четверо тяжеловозов.

Я хотела узнать, о чём он думает — и боялась это узнать. Я была более непригодна к деторождению, и мой лорд имел право просить о разводе. Король не отказал бы племяннику, а я бы отправилась в монастырь до конца своих дней. Я никогда больше не увидела бы детей: мой лорд подыскал бы им другую мать, а себе — другую жену, со здоровым чревом и широкими бёдрами. Она родила бы ему других детей, много других детей, и среди них наверняка оказался бы тот, кого одарил своей милостью не Пресветлый, а Сумеречный: такие встречались чаще.