Юлия Григорьева - Семиречье [трилогия : СИ]

Юлия Григорьева

Семиречье. Трилогия

Белава 1: В обученье к чародею

Глава 1

Наступающее утро накрыло Семиречье розовым покрывалом, расшитым золотыми бликами. Макушки древних сосен потянулись к солнцу, приветствуя его и благословляя новый день. Жизнь в государстве просыпалась, оглашая окрест то птичьим щебетанием, то петушиным криком, то крепким словцом почтенного отца семейства, наступившего на хвост, блаженно растянувшегося кота. Постепенно воздух заполнился множеством звуков, и утро вступило в свои законные права.

Молоденькая девушка, лет двадцати, стояла на крыльце, блаженно потягиваясь. Ее мать во всю уже орудовала у печи чугунным ухватом, отец скрылся в коровнике, откуда доносилось громогласное пение не особо приличных частушек. Младшие брат с сестрой разбежались кто к колодцу, кто к курятнику. И только девушка продолжала стоять на крыльце, лениво почесываясь.

— Белава, вражья дочь, — закричала из избы мать, — долго ты будешь еще мух ловить? Да какие там мухи, ты даже их ловить не будешь, лентяйка! Иди уже сюда, тесто замеси, я одна ничего не успеваю.

— Иду, матушка, — ответила девушка, шмыгнув носом, и уже тише, чтобы никто не услышал, проворчала, — так и помрешь тут в навозе и тесте.

— Что ты там бурчишь? — снова крикнула мать.

— Говорю, день славный, может по ягодки сбегать, пирогов напечем?

— Сбегай, и то дело, но сначала замеси тесто на хлеб, да дом прибери, да к бабке за околицу сходи, спину ломит мочи нет.

— Угу, — буркнула Белава, — пока ноги не стопчешь, так и крутись тут.

— Что?

— Ничего, матушка, умоюсь и возьмусь за хлеб.

Девушка юркнула в свою комнатку и склонилась над кадушкой с холодной водой. Отражение явило ей прехорошенькое личико в обрамлении каштановых волос, которые на солнце отливали медью, с огромными зелеными глазами, прикрытые черными как смоль длинными ресницами. Отражение улыбнулось, обнажая ровные белые зубки. Полюбовавшись собой еще немного, Белава зачерпнула в ладошки воду, превратив свое отражение в бесформенную рябь, и, фыркая, умылась. Потом она расчесала непослушные густые волосы, собрала их в тяжелую косу, накрутила на пальчики выбившиеся кудряшки, превращая их в аккуратные локоны, повязала на голову шелковую ленту и, наконец, предстала пред родительские очи, тут же получив материнский подзатыльник. После этой ласки Белава спешно взялась за тесто. Матушка проследила за своей непутевой дочерью и вышла в сени.

— Никодий, — донесся до Белавы голос матери, — надо что-то с ней делать, — Белава хмыкнула, разговор опять шел о ней.

— А что она опять сделала? — бас отца был слышен более четко.

— Ничего нового, все как всегда. Лентяйка она, все при деле, а она собой налюбоваться не может, все витает где-то.

— Так ей есть чем любоваться, — голос отца потеплел, — она у нас красавица, — Белава заулыбалась, она была любимицей отца, он и позволял ей частенько отлынивать от домашних хлопот.

— Ты смеешься надо мной? — матушка была возмущена. — Что проку с ее красоты, если замуж ее не выпихнуть? А ведь могли бы такую выгодную партию ей составить. Вона, хоть купеческий сын, до сих пор мимо дома тенью ходит, высох весь. А уж что говорить о боярском сынке? Ведь такие богатства к ее ногам кидали, а она только хвостом вертит.

— Так ведь не пара они ей, — прогудел батюшка, — купчишка нрава дурного, а боярский сынок гуляка и пьяница. Неча нашей ягодке с такими-то судьбинушку соединять. Что ж мы изверги что ли, кровинушке родной такое желать. Отказала и правильно сделала. Как кто по сердцу придется, так сама за ним побежит.

— Что-то ты так о Любаве не пекся, отец, — Белава ясно представила, как матушка качает головой, не одобряя такое баловство.

— А Любава не против жениха была, сама просила согласие дать, — отрезал отец, а Белава опять хмыкнула.

Любава была старшей сестрой. В противоположность Белаве она родилась совершенно некрасивой девочкой. Веснушки покрывали почти все ее лицо, чего она очень стеснялась. Невзрачная, с грубоватым голосом и мужской размашистой походкой, Любава не привлекала парней совершенно. И когда к их дому потянулись стройной вереницей женихи к Белаве, батюшке пришлось сказать, что раньше старшей дочери он младшую замуж не выдаст. Женихи приуныли, понимая, что такой радости им ждать придется долго. Однако, однажды к крыльцу подкатила тройка, и оттуда с песнями выпал не слишком трезвый молодец, который потребовал отдать ему в жены дочь Никодия и побыстрее, ибо страсть его томит, а сердце и батюшка требуют молодой жены. И только отец собрался уточнить какую дочь имеет в виду добрый молодец, как сама Любава зашептала ему в ухо, де, жених, не уточнил кого, потому можно отдать ему ту, которую батюшка посчитает нужным. Батюшка хитро прищурился и дал молодцу свое родительское слово, что свадьбу сыграют через месяц, сказав, что сегодня же обговорит со сватом все тонкости столь важного дела. Жених довольный исчез в облаках пыли, а Белавины женихи потерли руки. Не нашлось ни одного доброжелателя, чтобы указать молодцу, на ком он будет жениться. Узнал он об этом только тогда, когда после обряда с невесты сняли покровы, и Любава подмигнула суженному хитрым серым глазом, крепко прихватив того под локоток. Новоявленный муж гулко сглотнул, почесал в затылке, а потом залихватски махнул рукой и облобызал молодуху в сахарные уста. Так и сложилась новая семья в славном Семиречье.

После свадьбы старшей сестры к дому Никодия вновь устремились косяки женихов, но Белава только ручкой белой махала, не пойду замуж и все. Матушка ругалась, даже за косу пару раз таскала, а батюшка ухмылялся в бороду и отвечал женихам, чтобы заходили через годик, мол, мала еще. И это в семнадцать-то лет! С тех пор прошло уже три года, но ответ остался прежним. Подруги Белавы уже свадьбы во всю играли, а она только посмеивалась, дурехи.

— Так ведь старой девой останется, — снова пошла в атаку матушка.

— Белавка-то? Не останется. Придет время и будет подле мужа сидеть, да портки штопать. Пущай девка жизнью вольной надышится, — в очередной раз отмахнулся отец.

— Беспутная она, никакого с девки толка. Что с ней делать, ума не приложу, — вздохнула мать.

— Чародею ее надо в ученицы отдать, — понизил голос Никодий, хоть это было и бесполезным занятием. — Ведь колдовка она, как твоя бабка, вот где польза-то будет.

— Ни за что! — взвилась матушка. — Бабка моя всю жизнь моталась по лесам и болотам, нечисть отлавливала, как мою матушку родить успела ума не приложу. Чтобы и дочь моя так же жизнь свою на упырей перевела, нет уж. Как хочешь, Никодий, а мое материнское решение тебе известно.