Джордж Локхард - Шепот судьбы

Он родился в день, когда Луна оросила мертвым огнем мрамор разрушенных пирамид.

Он родился в день, когда на чёрном, бездонном небе сияли все тридцать три созвездия Власти.

Он родился в день, когда из глубин океана Тоон поднялось невиданное существо,

трижды прокричавшее человечьим голосом слово «Горе».

Он родился ночью.

Истошный лай собаки захлебнулся предсмертным хрипом, за околицей злобно, с присвистом, расхохоталась ездовая гарпия. Дверь затряслась от ударов.

Я не успел даже как следует испугаться, когда сильная отцовская рука сдёрнула с меня рогожу. В полутьме его глаза казались тусклыми изумрудными звездочками.

–Погреб! – выдохнул отец. По стенам метались тени, дверь уже трещала. Вскочив, я как был, в одной рубахе, спрыгнул в холодный подвал и придержал крышку, чтобы не хлопнула. Сверху на доски бросили шкуру. Я услышал деревянный стук: мать переставила колыбель. Это задержит их ненадолго.

В углу, за бочкой, в год моего рождения был вырыт короткий лаз, тянувшийся до кустов, что росли у хлева. Внутри было грязно и сыро, паутина быстро налипла в волосы. Интересно, кого тут ловят пауки? Я с трудом добрался до полусгнившей доски, скрывавшей выход.

Ночь, как назло, оказалась лунной, небо сияло мириадами глаз. Служители Манвэ часто приходят в такие ночи. Но мне дико повезло: они не считали десятилетнего пацана достойной добычей и взяли с собой только собак. Даже о таких, как я, иногда вспоминает удача.

Я ушел по болотам, путая следы, задыхаясь от вони, источаемой отвратительной жижей. Гнилые деревья подмигивали мне мертвыми огоньками.

Много дней и ночей провел я в глуши, питаясь чем попадет. Поранив палец, я измазал рубаху своей кровью и бросил у логова болотной хапуги, надеясь что охотники посчитают меня мертвым. Но они, найдя рубаху, убили хапугу и вспороли ей брюхо. Две седьмицы не утихали облавы, я почти потерял надежду. И все же удача меня не забыла; в глухой топи, далеко от людских троп, я обнаружил полусгнившее тело парня лет двенадцати. Возможно, его похитила обезумевшая гарпия, или раненная хапуга утащила за собой в топь... Смерть мальчишки была ужасной. Я отчаяно ему позавидовал.

Каменное рубило изуродовало плоть бедняги так, что его стало невозможно узнать. Я отрубил ему голову и подбросил труп в гнездо старого карка на краю болота.

Охотники быстро нашли останки неизвестного мальчишки. Бедный карк поплатился жизнью за моё спасение, но облавы наконец прекратились. Быть может, люди поверили в мою смерть... Охотники изредка ошибались, такое случалось и раньше. Я боялся надеяться.

Почти месяц я не решался покинуть топи. Я исхудал и осунулся, под кожей проступили ребра – но это была хоть какая-то жизнь. Со временем я наловчился питаться болотными тварями, и даже подумывал остаться здесь до лета. К счастью, первые порывы ноябрьских ветров быстро вернули мне разум.

Возвращаться в деревню я не рискнул. Меня многие знали в лицо, да и глядеть на пожарище родного дома было не очень весело. Отца и мать, я не сомневался, давно сожгли, новорожденную сестренку бросили собакам. Дрожа от холода, я пересек лес и вышел на луг, принадлежавший старому, выжившему из ума рыцарю, чей полуразрушенный замок угрюмо темнел вдали. Там меня подобрали тареги.

Я жил у них до весны. Тареги, даром что считаются бродягами без родины, все же люди, хотя разбойник или конокрад среди них каждый третий. Жизнь у тарегов не сильно отличалась от прозябания на болоте. Но тут меня кормили и пускали греться у костра. Да и били слабее, чем умел отец.

В начале марта вожак табора, пожилой хитрец Азиз, сказал что я должен уйти. Кто-то проведал о моей истинной сущности и собирался продать меня охотникам Манвэ, их внимание для тарегов было опасно. И я ушел.

Правда, недалеко. Двое сыновей Азиза поймали меня в лесу, скрутили и бросили поперек седла. Потом один из них клещами разжал мне зубы, другой перетянул язык ремешком у самого основания и, глядя мне в глаза и ухмыляясь, отрезал его загнутым ножом.

Так завершилась единственная светлая часть моей жизни.

1

И вновь судьба наградила меня единственным шансом из тысячи. Тареги старались не связываться с охотниками Манвэ, они продали меня старому знахарю, жившему в захолустном городишке на берегу реки Карнен, недалеко от гномьих Железных холмов. Звали моего нового хозяина Каэнгором, но все величали его Кайманом за хищное, острое лицо и огромный крючковатый нос.

По правде, старый Кайман только выглядел, как колдун. Последних волшебников служители Манвэ вырезали задолго до его рождения, еще во времена Войны за Восстановление. Старик был сварлив и злобен, в городе его никто не любил, однако Кайман неплохо умел лечить коров и коней, знал кучу лекарственных трав и зелий, поэтому «колдуна» терпели, как обычно в таких городках терпят юродивых или уродов. Появление у старика немого мальчишки-раба никого не встревожило.

Первые месяцы Кайман держал меня на цепи, ругаясь и плюясь, если я не сразу исполнял приказы. Постепенно, впрочем, он подобрел, убедившись что я не меньше него заинтересован в соблюдении тайны. Через полгода, в октябре, обещав страшную магическую кару при попытке сбежать, Кайман впервые позволил мне одному пойти в горы за травами. Я исполнил приказ и вернулся, поскольку жизнь рабом у сварливого старика была самой безопасной жизнью, на которую я мог надеяться.

И время остановилось. Месяц летел за месяцем, лето сменяло весну, но вокруг ничего не менялось. Лишь Кайман, дряхлея, делался ворчливей, да мне с каждым годом становилось все труднее скрывать от людей свою сущность. В этом деле немота служила хорошим подспорьем.

Пять лет промчались, как скучный сон. Я вел себя тише воды, ниже травы, тщательно избегал ссор и женщин. Жители городка быстро привыкли ко мне и замечали не чаще, чем пса, постоянно следующего за дряхлым лекарем. А я всеми силами старался выглядеть незаметным псом, и долгие годы у меня это получалось. Кабы не одиночество, страшное, постоянное, я бы даже сказал, что доволен жизнью...

Но настал день, и пытка одиночеством закончилась. В то утро меня послали к Железным холмам за травами. Когда солнце приблизилось к зениту, а жаркий летний зной повис в воздухе удушливой тучей, я услышал невдалеке жалобные стоны и звуки ударов. Стонал ребенок.

Бросившись в ту сторону, я увидел двух молодых гномов, со смехом и руганью тыкавших древками секир какое-то маленькое существо. Завидев меня, гномы остановились и с недовольством переглянулись.

Я подбежал к их жертве. Мальчик лет двенадцати, весь в синяках, лежал на земле, сжавшись от боли. Он очень походил на человека, если не считать фиолетовых перьев, украшавших его руки двумя султанами, от запястий до плеч. Лицо у мальчика было тонким, вытянутым, глаза – ярко-зелеными, с вертикальным зрачком. К счастью, враги не причинили своей жертве серьезных увечий.