Питер Бигл - Танец в пустошах

Питер С. Бигл

«Танец в пустошах»

Питер С. Бигл родился в Нью-Йорке в 1939 году. Он не очень плодовитый автор, если мерить по стандартам жанра, тем не менее у него вышло несколько хорошо встреченных публикой фантастических романов. По меньшей мере два из них, «A Fine and Private Place» (в русском издании «Тихий уголок») и «The Last Unicorn» («Последний единорог»), приобрели широкую известность и считаются классикой жанра. Бигла, пожалуй, можно назвать самым успешным автором лирически-философской фэнтези после Брэдбери. Он не раз получал Мифопоэтическую премию фэнтези и премию «Локус», часто бывал финалистом Всемирной премии фэнтези. За рассказ «Two Hearts» («Два сердца») Бигл был удостоен премии «Хьюго».

В число прочих романов Бигла входят «The Folk of the Air», «The Innkeeper’s Song» («Песня трактирщика»), «The Unicorn Sonata» («Соната единорога») и «Tamsin». Питер Бигл написал также сценарии для нескольких фильмов, включая мультипликационные версии «Властелина колец» и «Последнего единорога», и либретто для оперы «The Midnight Angel», созданной по мотивам его рассказа «Милости просим, леди Смерть».

В напряженной, захватывающей истории, вошедшей в этот сборник, Бигл уводит нас далеко в зимние Пустоши и делает свидетелями запутанного танца любви и похоти, одержимости и верности, магии добра и магии зла, и преданности, не зависящей от облика…

Наши отношения — любопытная штука, если вдуматься. Вот мы снова едем по этим зеленым холмам вашего приветливого западного края — как всегда, я благодарю вас, молодых, за то, что составили компанию мне, старику. Мы беседуем и рассуждаем, как водится, и смеемся, и пересказываем друг другу разные случаи. А все, что вы на самом деле обо мне узнали с момента нашего знакомства, — это то, что я с Северных Пустошей. Нет, вы поразмыслите над этим, прежде чем отвечать. Разве не так? Поразмыслите хорошенько.

Помните старую поговорку: «Странно, как история с пустошью»? Отлично. Вот вам такая история, а вы уж сами решайте, стоит ли ей верить. Я верю, но у меня на то есть основания.

Начинается она с одного волшебника по имени Карчарос. Что бы вам ни говорили, большинство волшебников — и не хорошие, и не плохие. Они — то, что они есть, и делают они то, что делают, и подобные слова для них значат не больше, чем для какого-нибудь шекната. Лишь волшебник может хоть чуть-чуть понять другого волшебника. Что касается меня, я не могу назвать никого, кто был бы неизменно милосерден, — даже саму Кирисинью. Но вероятно, по той же причине почти не встречается такого явления, как абсолютно злой волшебник. Почти.

Карчарос. Одни склонны думать, что волшебники бывают либо бородатыми и строгими, либо бородатыми и неуклюже дружелюбными, либо бородатыми, угрюмыми и неопределенно зловещими. У Карчароса ничего этого не было. А было у него широкое, открытое, добродушное лицо, его голубые глаза были несколько маловаты, зато излучали предельную искренность. Волосы Карчароса при любом освещении отливали золотисто-рыжим, как будто над его головой всегда сияло солнце. Когда он говорил, в голосе его звучало низкое мурлыканье, смахивающее на пение великанской цикады. Во всех Пустошах не нашлось бы ни единой живой души, которая не боялась бы Карчароса.

Нет, одна все-таки нашлась. Но об этом позже.

Если Карчаросу случалось забрести в крестьянскую хижину и вежливо — исключительно вежливо! — попросить последний кусок хлеба в доме, или последнюю бутылку вина, или даже поросенка, которого откармливали к Дню воров, как вся семья опрометью кидалась исполнять его распоряжение. Несомненно, вы можете это представить, но что бы вы подумали, увидев, как потом, когда Карчарос уходил, все спешили на красный земляной порог и принимались рассматривать жалкий садик перед домом, проверяя, не сложились ли отпечатки ног волшебника в причудливый узор, как от танца? И если да… о, если вдруг сложились! Что бы вы подумали, увидев, как все эти крестьяне тут же изо всех сил кидаются прочь, не беря с собой ничего — ничегошеньки! — и никогда больше не возвращаясь? Полагаю, вы бы тоже присмотрелись к этим следам, верно?

Сколько я знавал волшебников и слышал о них, единственным, чья сила выражала себя исключительно через танец, был Карчарос. Люди в основном думают, что волшебники воплощают свою волю посредством магических жестов, заклинаний или даже песен, как Ам-Немил или сам Сэвису, речь которого с младенчества была настолько искажена, что он иным образом не мог себя выразить. Но танец… насколько мне удалось выяснить, Карчарос был единственным, но, возможно, я ошибаюсь. Я вовсе не настолько искушен в этих делах, как может показаться. Ланак, волшебник из Каракоска, которого я и по сей день навещаю ради его общества и черного пива, всегда считал, что Карчарос открыл способ каким-то образом настраивать тело на мировые энергетические потоки, тем самым выкачивая бесконечные силы путем движения. На этот счет у меня нет своего мнения, однако мне кажется, что дело обстоит именно так.

Северные Пустоши подобны лоскутному одеялу: холмистая красная пустыня перемежается клочками пахотной земли, которую обрабатывают крестьянские семьи, редко встречающиеся друг с другом. И все же каким-то образом слухи путешествуют — иногда кажется, что почти мгновенно — от каменистого восточного края, который я знаю лучше всего, до нескончаемых глинистых холмов, по которым ходят лишь сумасбродные путники, упорно верящие в существование драстового рудника. Когда я еще бывал в тех местах, их жители вспоминали о Карчаросе, уверен, что вспоминают и поныне. В Пустошах истории живут долго.

Я слышал, например, о нескольких пожарах или о том, как Карчарос уничтожил целую семью и их ферму исключительно потому, что ему не понравился вкус воды из колодца, которую ему поспешили предложить, едва он появился на пороге. Повествование гласит, что волшебник наколдовал неких чудищ, с которыми никто и никогда прежде не сталкивался. Карчарос натравил их на несчастных. Выжившие, которых осталось немного, молили небо, чтобы в будущем не столкнуться с этими существами ни во сне, ни наяву. Еще был один человек, сборщик налогов какого-то незначительного лорда, отказавшийся отдать волшебнику великолепного черного жеребца, который тому приглянулся. По правде сказать, Карчарос попросил его дважды — спокойно и вежливо, по общему мнению, — прежде чем высечь молнию на ясном небе. От нее силуэт бейлифа очертило огнем; его подкинуло в воздух и стало швырять из стороны в сторону, словно сухой лист, подхваченный ветром. Когда же вызванной силе надоело играть с ним, на землю просыпалась пригоршня черно-серого пепла. И все.