Полина Копылова - Святая, чужая, суженая [Пленница тамплиера]

Полина Копылова

Святая, чужая, суженая

(журн. название «Пленница тамплиера»)

Пустой большак огибал пологие холмы, как высохшее русло. Судия Бреон помнил такие со времен Первого Похода. Он поймал себя на том, что ждет чуда; боясь радоваться, строго поджал губы: чудо – не подарок, не праздник и не счастливый случай, чтобы его ждать или предполагать. Но волнение не слабло. Что за мальчишество в тридцать-то пять лет, после двух Походов, возведения в сан Судии и десяти лет законного брака?

Этельгард, верно, уже в пределе замка своей матушки: едет шагом – спешить некуда, и беседует с наперсницей. О чем бы? Тут он устыдился своего желания знать, и вернулся к мыслям о том, что ему было поручено.

В донжоне – у самого цоколя – приготовлено узилище – холодное, но сухое. Зимой туда можно поставить жаровню, летом сойдет и так. Постель – сенник и войлоки. Здесь же стол и скамья – чтобы есть не с пола и не с колен. Еда – с поварни замка. Для умывания и оправки подавать будет стражник. Одежду стирать и чинить – вместе с холопьей. Возможно, будут и поблажки, если заложница окажется смирной. А если нет – пригодится ножная цепь: ее укоротят на столько звеньев, сколько потребуется для укрощения ШъяЛмы, возлюбленной ШъяГшу, Снежного Тигра Гор. Ее прибытия он и ожидал на надвратной башне своего родового замка.

Конвойный отряд приближался ходкой рысью. Блестели шлемы, сверкали копья, облачной белизной сияли кот д'арм, меченые у сердца крестом. Едва стало возможно разглядеть лица, он высоко вскинул правую руку, приветствуя братьев по вере и оружию.

Въехали. Воины спешивались и кланялись; он принимал поклоны коротким кивком, глядя поверх макушек на кожаный возок. Возок был зашит. Внутри было тихо. Внутри было лихо. Судия Бреон невольно положил ладонь на рукоять меча. И возок стали распарывать.

Дратва поддавалась ножу с тугим треском. Наконец, сверху донизу разошлась черная прореха, и в ноздри Судии ударила густая вонь – он аж переступил назад. Так воняло дерьмо и заживо гниющее мясо пленных горцев, которых они гоняли рыть землю и громоздить валуны вокруг зимнего стана в Первом походе. Так пахли их собственные нечистоты и плоть – когда во Втором походе раненых и покалеченных оказалось больше, чем здоровых, но ни у кого не поднималась рука нанести страдальцам «удар милосердия», и они, лежа на мокрой осенней земле, голосили и скулили, забыв молитвы. Лишь потом был изобретен особый усыпляющий яд…

Двое воинов, сморщась, рывком вывернули из возка тюк лохмотьев. Стиснув рот, сощурившись, Бреон нагнулся и толчком рук перевернул его. Звякнуло железо; тюк со стоном обратился в шелудивую оборванку. Ее руки и ноги были скованы. Судия онемел от ярости; потом с усилием разжал губы:

– Что вы мне привезли?

«Братья» понуро молчали.

– Это заложница. Заложниц полагается содержать пристойным образом. Вы превратили ее в грязную бессмысленную скотину. Кроме того, судя по всему, она больна. А ну как она умрет?! – голос Судии язвил теплый воздух остриями льда. Хмурые воины хорошо знали цену его словам – многие лица покрыла бледность. Бреон этого не видел. Пересилив тошноту, он склонился над женщиной, потом и вовсе опустился на колени. Липкое от сошедших потов, словно бы смятое лицо. Возле глаз черно. Черен и рот.

– Раскуйте быстро! Сколько времени она была в возке?

– Три седмицы…

Едва стали возиться с оковами, она дернулась всем телом, и разлепила веки. Судия встретил бессмысленный взгляд и сообразил, что может не знать наречия, на котором с ней говорить. Он не владел горским. В его распоряжении были только родной язык равнины и святая вульгата.

Когда полумертвую заложницу подняли в верхние покои донжона и, как кожу с размякшей рыбины, сняли с нее лохмотья, Судию снова замутило. Узкая спина уложенной ничком на скамью ШъяЛмы была исполосована кнутом, и шрамы все как один гноились. Он отвернулся, мучаясь тем, что испытывает омерзение и презрительную жалость – словно к издыхающей суке – к женщине, чья краса, наверное, была неописуема, раз ее выбрал окаянный ШъяГшу. Такого ШъяЛма, даже обесчещенная, не заслуживала. Уложили пленницу не в узилище, а в гостевом покое. Возвратившись к себе, Судия написал супруге послание с настоятельной просьбой вернуться как можно скорее.

… Раскосые соски на слабых грудях, худые ребра, яма живота, ниже – кочкой выпирает срамное, – все тело изжелта-водянистое и квелое, как побитая заморозком груша… Бреон стиснул зубы. Ни одна из тех, кого при нем пытали воронкой, тисками или огнем, не стояла перед его внутренним взором так долго.

На другой день голубь принес из владений княгини Уты весть о том, что Этельгард спешно возвращается. И в этот же день ему сообщили, что заложница окончательно пришла в себя. Умерив, сколько смог, волнение, он вошел к ней.

Резкая до мурашек мысль: не красива. И по крови явно не т'хоаргэ: такие лица, конечно, не столь изможденные, во множестве попадутся на любой городской улице. Это облегчило ему первые слова – приветствие и вопрос, на каком языке она предпочтет говорить.

– Я владею вашей вульгатой, – негромко прозвучало в светлом воздухе покоя, словно сам воздух и прозвучал. Неужели правда то, что ШъяГшу учит языки тех племен, которые намеревается покорить? И то же самое – в заводе у его… Кажется, горцы называют таких женщин – не жен и не наложниц – спутницы, да.

– Очень хорошо, – улыбнулся Судия, радуясь, что теперь может по-людски сочувствовать благородной пленнице, а не жалеть… Он так ретиво погнал стыдное воспоминание, что тряхнул головой, и старательно зачесанные назад волосы (из-за них он научился держать голову неподвижно и чуть закинутой) оказались на плечах. Волосами он гордился, их же и стеснялся: копна светлого золота любой даме на зависть.

– Вам сообщили, под чьим вы кровом?

– Да. Вы – Мирской судия Пресвитерианства. Я правильно титулую?

– До точки. А вы – Спутница Снежного Тигра Гор? – переложенное на вульгату, титулование прозвучало неожиданно значительно.

– Это – кратко. – ШъяЛма растянула уголки больших темных губ. Улыбка ее почти обезобразила. – Впрочем, это ли – предмет разговора?

– Нет, иное. Вы – заложница Пресвитера, я отвечаю за вас. Цена вашей жизни – мир между Пресвитерианством и ШъяГшу. Стоит ШъяГшу нарушить мир… – Судия смолк, сощурился. По движению ее подбородка понял – смысл недосказанного ей ясен. – А теперь скажите – кто так жестоко с вами обошелся?

ШъяЛма опустила глаза.

– Какая разница, Судия…

– Бреон. Обращайтесь ко мне по имени. Титулование положено только во время суда. Так кто?