Malice Crash - Гори во льдах

ГОРИ ВО ЛЬДАХ

Когда я попаду в ад

Я там замерзну

Потому что во всей Вселенной

Нет места горячее моего дома

Где серебряные драконы падают с неба

И танцуют на руках ветра

Я пришел в мир случайно

Но я за него умру

Потому что во всей Вселенной

Нет места лучше моего дома

Рингил Джайнис, отрывок из дневника.

Пролог. Все мы же и Рингил, или единица в числителе.

–Помощь идет, мальчик, – сказал тяжело раненный мужчина. Перед тем, как умереть на руках мальчика с наполовину седыми волосами. Рингил не знал, как копировать людей, поэтому оставил его у дороги. Его не волновал результат очередной локальной стычки людей, бывших, несмотря ни на что, всего лишь рабочим материалом для непредельщиков. Помощь не была нужна никому в этом мире, задолго до того, как они попали сюда. «В этой жизни нам больше ничего не поможет», – припомнил Рингил слова отца. Если папуля что-либо и любил, так это конкретные описания конкретных ситуаций. Впрочем, сыну не удалось получить аналогичный опыт после пробных мытарств в человеческом обществе. Мнение касательно людей так и не изменилось. Но Рингил не любил подолгу перебирать свои воспоминания, поэтому он щелкнул кнопкой плеера и погрузился в мир воя и скрежета, который успокаивал выжженную дотла душу любого хейтера. Ненависть стала смыслом его жизни задолго до рождения. Да и в мир он пришел не то чтобы ребенком. Скорее уже подготовленным к жизни – хоть и не совсем той – демоном. «Хотя сколько во мне от того демона? Столько же, сколько и цветов в городе проклятых[ 1 ]», – невесело усмехнулся он, клевеща на свои кровные сорок процентов. Отец не мог похвастаться таким достижением. Правда, до мамули в этом вопросе было далеко. Но – кто вообще считает? Не здесь этим стоит гордиться – или наоборот... Нигде не стоит, и лишь здесь – не принято.

Рингил сошел с дороги примерно через километр, углядев впереди смутное облако пыли – вероятно, обещанную помощь. Зачем пугать несчастных, уверенных в том, что их жизни нужны им самим, а не кому-то еще? Да, Рингил осознанно причислял себя к потребителям этого стада лет с пяти, когда впервые был вытащен сестрой на охоту. С кровью вампира сделать ничего нельзя, а если она в тебе есть, то рано или поздно ты выйдешь ловить еду. Ну, конечно, на самом деле вполне можно перестроиться, но так лениво... Время от времени отлавливали и выпивали людей все его знакомые частично вампиры. Кроме отца. Вначале он казался Рингилу странным, каким-то не от мира сего, но кодекс хейтера позволил ему сделать вывод, неясно, насколько достоверный, но все же вывод, – о том, что папочка – первостатейная сволочь, маньяк и садист, прививающий себе отвращение к миру, изображая из себя настоящую лапочку. Возможно, в большом мире он и ведет себя, как полагается хейтеру, или по крайней мере демону, но здесь почему-то поступает так, будто ему только в прошлом году навязали душу. С получением вывода этот вопрос больше не беспокоил Рингила, по крайней мере до получения новых данных. А сейчас юный хейтер просто шел домой – из дома. Из общаги третьего прихода в общагу пятого. В гости к матери, которую давно не видел. С тайной надеждой, что она проснется хоть на несколько секунд. Что успеет хоть что-то сказать...

«Интересно, узнает ли меня мама?» – подумал Рингил. За свою жизнь ему редко везло настолько, чтобы увидеть Наоми Джайнис в здравом уме. В основном приходилось сидеть у ее места на восьмом Пепелище и следить за движением блекло-зеленых глаз с вертикальными зрачками, пытаясь уловить момент, когда оно станет осмысленным. Чаще ничего не получалось, но иногда удавалось поймать нежный взгляд, а пару раз с серых губ Наоми слетали бесконечно дорогие слова… Несмотря на искреннюю преданность идее хейтеров, Рингил все же разрешал себе любить мать… и отца тоже, хотя конкретно в этом вопросе он не мог подобрать соответствующую допустимую классификацию чувства. С мамой было проще – обычная темная любовь, чувство допустимое и дозволенное, прививающее нужную степень отвращения к жизни. А что делать с абсолютно недопустимым для хейтера чувством восхищения, которое без какого-либо внимания к этому факту завладевало Рингилом уже очень давно? Что делать с накатывающим время от времени желанием бросить все и стать если не рядовым сотрудником Департамента Сил Хаоса, то хотя бы Хранителем, творить то, что можно определить как добро, без тошнотворного ощущения пакостности происходящего? Чтобы наносить добро и причинять пользу, нужно быть внутри сволочью высшего калибра. Даже хуже, чем папочка. С которого пример брать все равно не удается – торчит вечно неизвестно где... Уже год, как не виделись. Почти год.

Хотя Пейнджел и смог купить себе относительную свободу, большая часть заслуги, давшей ему право на ту жизнь, которую он вел, принадлежала не ему. Наоми Джайнис подарила хейтерам явленный ей способ полной и окончательной смерти, ранее недоступной демонам Хаоса. Ценой собственного рассудка ей удалось нарушить один из глобальных законов, и суть этого метода ухода из жизни стала ценой свободы для ее дочери – и для нее самой. Ну, и кое-какие крохи милости хейтеров достались простому парню по имени Пейнджел, эльфу-вампиру, которого угораздило вовремя влюбиться в капитально упавшую с дуба непредельщицу. Остальное было, в общем, делом техники, так как естественно проистекало из уже произошедших событий. Только вот Пейнджел не учел, что одним из первых заявку на использование нового способа подаст его родной сын. Рингил не знал точно, что именно натолкнуло его на такой подвиг с хейтерской точки зрения. Из второго поколения хейтеров, из тех, кто родился или вырос на этой земле, он был не единственным идейным самоубийцей. Если точнее, пока что одним из троих.

–Что скучаешь, подвезти, может? – раздалось над ухом. Рингил посмотрел вверх. На редкостно крупном чокаме, принявшем форму единорога, сидели две девчонки. Определение условное донельзя. Если Нора Лойе и была в какой-то степени не только демоном, но и человеком, то о ее спутнице такое сказать мог только самоубийца, причем не идейный. Веледа была сенгарийкой – частично. Естественно, еще на какую-то часть она была простым демоном Хаоса, но примерно четверть ее генов были абсолютно неизвестны Рингилу, да и вообще кому бы то ни было, разве что ее родителям, хейтерам с незапамятных времен. Из всех известных Рингилу языков (в смысле, ему было известно об их существовании) Веледа вслух говорила только по сенгарийски и на Истинной Речи. Рингил же с трудом, причем с большим, понимал только ИР. Все его познания в сенгарийском ограничивались парочкой нецензурных ругательств. Поэтому с Веледой он разговаривал только телепатически, не желая учить новые способы общения. Впрочем, не он один. Велка давно привыкла общаться именно таким образом, причем обычно ее собеседники даже не замечали, как именно велась беседа. Не стоит думать, что у юной сенгарийки не было ничего примечательного, кроме языка. На внешность тоже полагалось бы обратить внимание. Волосы девчонки переливались всеми оттенками зеленого цвета, плюс белый и черный. И не дай Хаос вам ляпнуть при ней о том, что разные глаза – это некрасиво! Особенно если один из них – красный, а второй – желтый, причем цвета все время меняются местами. Дополним описание зеленой мини, черным топиком (оба предмета одежды скорее напоминали размерами ленты для волос) и условно белыми сандалетками на шнурках.