Ведущая на свет - Вера Волховец Страница 86

Экзорцист-вахтер, кажется, понимает, что выбора у них не имеется, и все-таки зарывается в бумаги, под диктовку Агаты заполняя ордера на квартирки в этом общежитии, что сегодня уже успели подготовить к заселению — видимо, по предварительному распоряжению Пейтона. Чью-то анкету вахтер уже заполнил, на конторке рядом с ладонью Агаты лежит ключ.

Чей он — Генриху точно не известно.

Но уже через три секунды он оказывается в его ладони.

— От вашей святости, пернатые, у меня уже мигрень, — зевает Генрих обернувшемуся и явно опешившему от такой наглости Пейтону и невозмутимо вытекает из холла общежития, на ходу материализуя крылья — не ожидавшие увидеть их версию для демонов прохожие прыскают от Генриха во все стороны, а сам он сначала бросает взгляд на брелок с номером квартиры и этажа на ключе, а потом встряхивает крылья, заставляя их почувствовать силу воздуха, и взлетает.

Не то чтобы он солгал.

Мигрень от навязчивых запахов серафимов и голодных инстинктов, которые приходилось затыкать, у него и вправду уже начиналась. И лучшее средство сейчас — свалить от них подальше, для их же блага. Ну, и избавиться сразу — и от своего самого вожделенного искушения, и от неприятной компании Миллера заодно.

Генрих не особенно приглядывается, что там было в его квартирке. Они у Чистилища типовые — небольшие, в меру уютные и почти одинаковые. И плевать на всю эту обстановку, все, что сейчас хочется — резким движением растянуть шнурки на тяжелых ботинках, добытых еще в Лондоне, сбрасывая их с ног, швырнуть куртку в угол — там как раз находится кресло — и упасть в неразобранную кровать вниз лицом.

Хочется сбежать, но от себя — особо не сбежишь. И Генрих уже понял — он хочет попробовать то, что предлагают ему Небеса. Попробовать пойти на свет. Довериться той ладони, что ведет его в нужную сторону.

Маленькой, нежной ладони…

Генрих жмурится крепче, закусывая уголок найденной наощупь подушки, пытаясь избавиться от наваждения. Пусть это будет его первым шагом на пути к искуплению. Пусть маленьким. Плевать…

Негромкий стук со стороны балконной двери заставляет вздрогнуть и втянуть воздух носом, чтобы понять, кто именно к нему заявился. А уж потом — вскочить на ноги и броситься открывать. Как мальчишка…

Глупая, глупая птаха…

Зачем так упрямо идти в пасть к хищнику, если даже он пытается от тебя сбежать?

Стоит тут, обеспокоенно покусывая губешку и нервно теребит пальцами самый кончик своей косы. И при виде Генриха в её глазах вспыхивают искры волнения. Точно волнения — он это чует, в мельчайших подробностях, даже то, как пересыхает у неё во рту.

Она ведь все знает. Так зачем?

— Я хотела спросить, — Агата все-таки прочищает горло, и заговаривает, — ты точно себя хорошо чувствуешь? Ничего не нужно?

Поручительница, одним словом. Нужно будет ей объяснить, что не стоит так подставлять плечи, чтобы демоны на них уселись как куры на насесте.

Потом.

А сейчас…

Он в последний раз пытается себя удержать.

Нет, невозможно.

С ней — невозможно.

Паршивый из него выходит герой все-таки…

Только бы удержаться. И не сорваться…

— Нужно, — хрипло произносит Генрих, касаясь самыми кончиками пальцев упрямого острого подбородка, — жизненно необходимо, если хочешь знать.

— Что же? — все, на что хватает решимости птички — на этот тихий писк, сама она будто все сильнее растворяется, прикрывая глаза и подаваясь ближе к Генриху.

— Ты ведь знаешь мой ответ, птичка, — шепчет Генрих, склоняясь к маленькому ушку девушки, — ты. Мне сейчас нужна только ты.

Это — правильный ответ. Агата только беззвучно прикусывает губы и делает маленький шажок Генриху навстречу, опуская свои ладошки ему на плечи, так бездумно, так доверчиво позволяя ему притянуть её к своему телу. Наглядно ощутить, как она тихонько дрожит, когда его пальцы скользят по её спине — пока что поверх одежды. Пока что, да! Не так уж и много осталось времени до того, как ситуация в корне изменится.

Тем более, что сегодня — им точно никто и ничто не помешает. И сама Агата никуда не сбежит. И пришла она сама, и сама сейчас не бежит и ни единым жестом не выказывает желания это сделать.

До ночи еще далеко.

Впрочем — когда это было важно?

23. Рыжее утро

Просыпаться по утрам уже не помогает даже солнце. А вот зубы, прикусывающие кожу на моей шее — очень даже. Бодрость такая сразу просыпается…

А вот я с этим не тороплюсь.

— Птаха, просыпайся, — мурлычет Генри и целует в то место, которое только что прикусил. А оттуда ведет языком вверх — к мочке моего уха.

— Пора на работу? — тихонько постанываю я, пытаясь потянуться и разлепить глаза. Не получается.

— Ну, отдашь мне утренний долг — и можешь, так и быть, пойти на работу, — Генри насмешливо хмыкает, и от бархатистости в его тоне мне хочется выгнуться как кошке.

Этот демон — мое кармическое проклятие, не иначе. От его поцелуев, спускающихся вниз по моей спине, по моему телу будто расползается хмельной мед.

Никогда в смертной жизни такого не помню. Нет, я, помнится, кем-то там увлекалась в рамках платонических чувств, но чтобы вот так — до лихорадки, до судорожной боли в груди сходить с ума по мужчине и хотеть — не было такого.

Не было…

Вот и как мне теперь вставать по утрам, вспоминать по утрам ту самую фразу мистера Пейтона, что он сказал мне тогда, на поле: «Просто Хартман шевельнул в вас похоть», — и не уверовать в его правоту?

Кто его знает, может, это можно как-то определить на глаз…

Я не могу думать. В одной постели с Генри мысли — это вообще штука скользкая, верткая, как рыбка в водной струе.

«Утренний долг. Нет, вы вообще уже успели оценить, насколько далеко развернулась наглость этого рыжего типа?

Я ему — должна! Именно в такой форме. За то, что он мне позволяет спать по ночам, милосердно разрешая в рабочее время заниматься все-таки делами.

Красота, а?

Признаюсь честно — когда я тогда шла к нему в первый раз после его легализации, я была уверена — иду поговорить. Выяснить раз и навсегда, насколько истинны предположения Джо, и уж точно ни близко не намеревалась влипать…