Третий шанс (СИ) - Романов Герман Иванович

Annotation

Март 1904 года - начавшаяся война с Японией неизбежно поставит Россию на «колени» - позорное поражение, за которым грянула «смута». Никто тогда не знал, что через десять лет начнется ужасная мировая бойня, которая приведет к новой революции, неизбежному крушению царизма и старых порядков, каковые казались «вечными» и незыблемыми. И лишь выброшенные на «помойку истории» прежние властители, на склоне прожитых лет, стали сожалеть о своих деяниях. Многим хотелось бы вернуть себя в прошлое, исправить допущенные ошибки, когда собственными помыслами и руками погубили империю. Поздно – судьба им дала второй шанс после 1905 года, но они его бездарно профукали, должные выводы не сделали, и наступил «красный» семнадцатый год. А ведь когда кто-то сильно хочет, судьба может предоставить ему следующую попытку. Редкостные «счастливцы» получают право на третий шанс…

«Третий шанс»

Пролог

Часть первая

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Часть вторая

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Часть третья

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

«Третий шанс»

Пролог

Наговье 16 января 1925 года

— Знал бы, где упасть придется — соломку подстелил…

Старик тяжело поднялся с лавки, кое-как доковылял до печи, опираясь на выструганный собственными руками костыль. Кряхтя присел на корточки, больные колени пронзила короткая боль, которую стоически перенес — привык давно, недаром люди говорят, что «старость не радость». Открыл чугунную дверцу, посмотрел на алые угли, щуря подслеповатые глаза.

— Нужно зиму пережить, скоро весна — там легче будет.

Он давно говорил сам с собою, оставаясь наедине, чтобы слышать собственный голос. Подбросил в печь несколько небольших поленьев — осенью сам рубил привезенные чурки — слуг теперь нет, и работников не нанять на скромную зарплату сельского библиотекаря, едва на еду хватает, причем без всяких давно забытых столичных разносолов. Даже в туркестанских походах на биваках лучше ел — а сейчас только житный хлеб, и то муку прикупил, да картошка с квашеной капустой, что сам вырастил на своем огороде, кряхтя и охая, когда убирал урожай

Печная утроба приняла поленья, огонь принялся «лизать» языками древесину. Старик закрыл дверцу, поднялся с корточек — чуть слышно застонал от боли в несчастных коленях. Поставил чайник на плиту — теперь долго ждать придется, пока вскипит, но он уже никуда не торопился. Прекрасно понимал, что смерть сама за ним придет — на войне он ее в самых разных обличьях видел, и сам мог много раз погибнуть, и тысячи людей на гибель своими приказами отправлял, командуя армиями и фронтом.

Да и кто бы сейчас признал в нем бывшего военного министра и блестящего генерал-адъютанта убитого семь лет тому назад императора, которому он преданно и честно служил. Но был оболган, поруган — и без всякой награды отправлен в отставку. Просто нашли в нем «козла отпущения» за понесенное от японцев поражение в той войне, которую он не желал, но на нее его и отправили, с надеждой, что исправит ситуацию.

— Хотели маленькой, победоносной войны, а получили позор. А иного и быть не могло — все прогнило…

Смех был страшным, клекочущим, походивший на карканье старого ворона, каковым он и был. Доживал — недолго осталось, но на тот свет еще не торопился, хотя был готов отдать господу душу каждый день — тело бренно, как людская слава. Сына Алексея большевики расстреляли в двадцатом году, хотя никакой он не офицер, химический факультет окончил. Видимо за него самого, все же генерал, представитель «проклятого царизма», из ненавистных народу «бар», хотя дед его бывший крепостной — выслужился солдат в офицеры после войны 1812 года. Жена ушла, невестка с двумя маленькими внуками неизвестно где — унесло лихолетье гражданской войны всех его близких, как весенняя река в половодье льдины.

А друзей никогда не было — близь власти одни напасти, там нет друзей, а лишь интригующие союзники, и то временные. Да и сейчас не лучше — большевики власть то взяли, вот и НЭП ввели, народу облегченье сделали. Но стоило страну до основания разрушать, как в их «пролетарском» гимне поется — вот в чем вопрос.

Прав покойный Витте — тот еще интриган, но умен, в этом Сергею Юльевичу не откажешь. К этому печальному концу царизм и подошел, много чего издали за последнее время, даже самое секретное, что в архивах «вечно» хранить положено. Кое-что и он прочел из того, что в библиотеку пришло — любил книги с детства, вот и сейчас нашел себе занятие по душе в «избе-читальне». Правильное это дело людей грамоте учить — нельзя было свой народ в «темноте» держать.

Вот и поплатились…

— Занятий в школе сегодня не будет, так что пойду книжки с газетами выдавать — зимой народ за чтение принялся.

Усмехнулся — его часто спрашивали, хотя все знали, что бывший генерал. А у некоторых даже его фотографии были — хранили журналы, а там он часто встречались, как военным министром стал. Но ничего, относились с уважением — все же детей грамоте учил, да географии, которую хорошо знал, как офицер Генерального штаба, да и побывал в жизни в разных краях. Подошел к замерзшему окну — потер пальцем наледь на стекле.

Стояли крепкие морозы, детвора в школу не ходила, да и ему самому было тяжело давать уроки — все же два месяца с половиной осталось, и исполнится семьдесят семь лет.

Под пальцем проступила оттаявшая дырочка, и он заглянул в нее. В глаза ударила снежная белизна, и яркий свет, как тогда, в далеком четвертом году, когда ехал на санях через Байкал, торопясь в Маньчжурию — ведь началась война с японцами.

И тут солнце словно погасло, старик почувствовал, как внезапно подогнулись колени, и сразу же нахлынула темнота…

Таким он был на торжественном заседании Государственного Совета в 1901 году.

Часть первая

«ПРОКЛЯТИЕ КАССАНДРЫ» март-апрель 1904 г. Глава 1

Яркое солнце ослепило Алексея Николаевича, стоило ему открыть глаза. Надрывно болела голова, заслезились глаза, не в силах перенести ослепительную белизну бескрайнего ледяного поля. Но тут он увидел вагон — обычную теплушку, на бортах которой помещают надпись — «8 лошадей, 40 человек». В таких едут в далекую Маньчжурию мобилизованные сибиряки, которые сейчас с руганью толкают свой вагон по ледовой переправе, проложенную через огромное озеро, которое местные жители именуют «священным морем». И страшно представить, что под кибиткой сейчас полтора аршина льда, под которым ужасная бездна, глубиной на версту. Но жутким рассказам в провалившихся в полынью несчастных генерал не верил — гораздо больше людей гибнет просто оступившись. А всякую жуть нагоняют нестойкие духом люди, которым Байкал покажется сейчас самым тихим местом, но лишь после того как они побывают под ружейно-орудийным обстрелом.

— Сон какой-то дурной, ничего не помню, а голова болит, пробормотал про себя бывший военный министр, назначенный командовать Маньчжурской армией. Действительно, в затылке, будто маленькие молоточки колотились, и возникло ощущение, что вот так он уже переправлялся по льду через озеро, хотя такого быть не могло. А ведь Байкал сейчас и есть та «ахиллесова пята» русской армии, которой вскоре предстоит сразиться с японцами всеми силами. И все дело в том, что линия Транссиба упирается тут в озеро, через которые грузы и людей следует как-то переправить.