Уильям Гибсон - Нейромант

Деб, которая сделала это возможным, посвящается

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ТИБА–СИТИ БЛЮЗ

1

Небо над портом напоминало телеэкран, включенный на мертвый канал.

— Разве же я употребляю? — услышал Кейс, продираясь сквозь толпу к «Тацу».— Просто у моего организма острая алкогольно–наркотическая недостаточность.

И голос рожденного в Муравейнике, и шуточка муравьиная. В «Тацубо», где собирались, как правило, профессиональные экспатриаты, можно просидеть неделю и слова не услышать по–японски.

Размеренными движениями протезированной руки бармен Рац выставлял на поднос кружки бочкового «Кирина». При виде Кейса он осклабился восточно–европейской сталью и коричневой гнилью. Тот нашел себе место у стойки между невероятно загорелой шлюхой из команды Лонни Зоуна и высоким африканцем в отглаженной морской форме с аккуратными рядами племенных шрамов на щеках.

— Утром заходил Уэйдж с двумя своими.— Здоровой рукой Рац пододвинул Кейсу кружку.— Не за тобой?

Тот молча пожал плечами. Девица справа игриво хихикнула и толкнула его локтем.

Улыбка бармена стала еще шире. Его безобразие вошло в поговорку. Нынче, когда красота доступна каждому — и за вполне умеренную плату,— отсутствие оной воспринимается как своего рода доблесть. Допотопная механическая рука при каждом движении жалобно завывала. Это был русский военный протез — семифункциональный манипулятор с механической обратной связью, заключенный в веселенький грязно–розовый пластик.

— В вас слишком много от артиста, герр Кейс.— Рац издал хрюкающий звук, заменявший ему смех. Почесал розовой клешней свисающее через ремень брюхо.— Вот только все больше на комедийных ролях.

— А то,— ответил Кейс и отхлебнул пива.— Должен же кто–то в этой тошниловке ломать комедию. У тебя ведь — хрен получится.

Шлюха захихикала октавой выше.

— И у тебя, цыпа, тоже не выйдет. И вообще, вали–ка ты отсюда. Мистер Зоун — мой лучший друг.

Девица в упор взглянула на Кейса и беззвучно ощерилась. Но все–таки ушла.

— Боже,— закатил глаза Кейс.— Ну что за бордель ты здесь развел? Выпить спокойно нельзя.

— Выпить ему захотелось! — Рац усердно тер тряпкой шершавое дерево стойки.— Зоун отстегивает процент. А тебя я пускаю только в качестве аттракциона.

Кейс поднес кружку к губам, и вдруг наступила странная тишина, когда множество собеседников в разных концах зала замолчали одновременно. В следующее мгновение раздалось истерическое хихиканье шлюхи.

— Ангел пролетел,— буркнул Рац.

— Китайцы,— взревел пьяный австралиец.— Блядские китаёзы изобрели сращивание нервов. На этом, мать его, материке нервы так тебе заштопают, что и шва не заметишь, носи до гроба.

— А вот это,— сказал Кейс, глядя в стакан и чувствуя поднимающуюся откуда–то изнутри желчную горечь,— дерьмо собачье.

И впрямь дерьмо. В области нейрохирургии японцы забыли, за ненадобностью, гораздо больше того, что китайцы когда–либо знали. Подпольные клиники Тибы — передовой рубеж медицины, целые массивы техники обновляются здесь ежемесячно, но даже местные врачи оказались не в силах совладать с увечьем, нанесенным Кейсу в Мемфисе.

Он проторчал здесь целый уж год, но о киберпространстве только мечтал,— и надежда угасала с каждой ночью. Он глотал стимулянты горстями, облазил весь Ночной Город до последней его дыры — и по–прежнему видел во сне матрицу — ее яркие логические решетки, развертывавшиеся в бесцветной пустоте… Муравейник где–то там, за Тихим океаном, а он больше ни оператор, ни кибер–ковбои. Заурядный прохиндей, пытающийся выбраться из заднем. Но в японских ночах приходили сны — колдовские, острые, как удар высоким напряжением, и тогда Кейс плакал, просыпался в темноте и корчился в гробу дешевой гостиницы, руки тянулись к несуществующей клавиатуре, впивались в лежанку, и темперлон пузырями вылезал между пальцами.

— Видел вчера твою девицу,— сказал Рац, пододвигая Кейсу вторую кружку.

— Нет у меня никакой девицы,— помотал головой Кейс.

— Мисс Линду Ли.

Кейс снова помотал головок.

— Нет девушки? Совсем? Весь в делах, дружище артист? Полностью посвятил себя коммерции? — Маленькие карие глазки бармена тонули среди морщин.— С Линдой ты мне нравился больше. Чаще смеялся. А теперь ты как–нибудь так заиграешься, что окажешься в больнице. В колбах, разобранный по кусочку.

— Не говори об этом, Рац, а то я разрыдаюсь.

Кейс допил пиво, встал и вышел, ссутулив узкие плечи, обтянутые все еще мокрой от дождя нейлоновой штормовкой цвета хаки.

Проталкиваясь в толпе, затопившей улицу Нинсеи, он чувствовал запах собственного, давно не мытого тела.

Кейсу шел двадцать пятый год. В двадцать два он уже был ковбоем, одним из лучших взломщиков Муравейника. Обучали его тоже лучшие специалисты, легендарные Маккой Поли и Бобби Куайн. В состоянии почти постоянного адреналинового возбуждения, присущего молодости и профессионализму, Кейс подключался к изготовленной по спецзаказу киберпространственной деке, которая переносила его освобожденное сознание в консенсуальную галлюцинацию матрицы. Будучи вором, он работал на других, более состоятельных воров, на заказчиков, которые и снабжали его экзотическим софтом, необходимым для проникновения сквозь сияющие стены, окружавшие информационные крепости корпораций. Софтом, чтобы открывать окна в богатые поля данных.

Кейс совершил классическую ошибку, ту самую, которую клялся никогда не совершать. Он обокрал заказчика. Утаил кое–что для себя и пытался толкнуть это кое–что через одного амстердамского барыгу. Он до сих пор не понимал, как его вычислили, хотя сейчас это было совершенно неважно. Кейс думал, что умрет, но они только улыбались. Деньги, говорили они, ну конечно же, кто же не хочет заработать. И деньги ему здорово понадобятся. Потому что — ослепительная улыбка — мы сделаем так, что ты никогда уже не сможешь работать.

И они врезали ему по нервной системе русским боевым микотоксином.

В мемфисской гостинице, привязанный к кровати, Кейс галлюцинировал тридцать часов кряду, пока выгорал, микрон за микроном, его талант.

Увечье было мельчайшее, едва ощутимое и, вместе с тем, крайне эффективное.

Для Кейса, который жил лишь ради восторга бестелесных странствий в киберпространстве, это означало полный крах. В барах, куда он ходил прежде, элитарное положение удачливого ковбоя подразумевало несколько отстраненное презрение к плоти. Ведь что такое тело? Просто кусок мяса. И вот теперь Кейс стал пленником собственного мяса.

Бывший ковбой незамедлительно превратил все свои активы в пухлую пачку новых иен — старинной бумажной валюты, которая, подобно морским ракушкам папуасов с тихоокеанских атоллов, беспрерывно циркулировала по замкнутому кругу мировых черных рынков. В Муравейнике с большим трудом, но все же удавалось вести легальный бизнес на наличные деньги, однако в Японии подобные операции были уже почти полностью противозаконными.

И все же — Кейс был уверен: в Японии ему помогут. В Тибе. Либо в обычной клинике, либо в сумеречном царстве подпольной медицины. Тиба ассоциировалась с имплантацией, сращиванием нервов, микробионикой и, как магнит, притягивала к себе техно–криминальные элементы Муравейника.

В Тибе все его новые иены исчезли за два месяца анализов и консультаций. Его последняя надежда — врачи подпольных клиник поражались изощренности увечья и медленно качали головами.

Теперь он спал в припортовых, самых дешевых гробах, под прожекторами, которые всю ночь, как необъятную сцену, освещали доки; где из–за сияния телевизионного неба не были видны не только огни Токио, но даже огромный голографический знак «Фудзи Электрик», а Токийский залив представлялся обширной черной гладью, где чайки кружатся над дрейфующими островками белого пенопласта. Дальше за портом лежал город купола заводов, над которыми возвышались прямоугольные очертания административных зданий корпораций. Порт и город разделяла узкая безымянная полоска старых улочек. Ночной Город с улицей Нинсеи в сердце. Днем бары вдоль Нинсеи закрывались и выглядели невзрачно: неон мертв, а неподвижные голограммы терпеливо ожидали, когда же под отравленное серебристое небо придет ночь.

В чайной под названием «Жарр де Тэ», в двух кварталах, от «Таца», Кейс запил первое ночное «колесо» крепким двойным эспрессо. Эту плоскую розовую восьмиугольную таблетку — сильнодействующую разновидность бразильского декса — он купил у одной из зоуновских девиц.

Стены здесь были зеркальные, каждая панель — в обрамлении из красных неоновых трубок.

Оставшись почти без денег и без надежды вылечиться, Кейс пришел в какое–то исступление и принялся добывать свежий капитал с холодной энергией, как будто принадлежащей другому человеку. В первый же месяц он пришил двух мужчин и одну женщину из–за сумм, которые еще год назад показались бы ему смехотворными. Нинсеи изнуряла его и скоро стала казаться внешней проекцией его внутреннего стремления к смерти, таинственного яда, который постепенно переполнял тело.