Дебра Дриза - Мила 2.0

Дебра Дриза

МИЛА 2.0

Посвящается маме, папе и Скотту — людям, которые продолжали верить в меня, когда я сама в себя не верила

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

В небе над восточной границей ранчо Гринвудов разливалось оранжевое зарево; казалось, что облака охвачены пламенем.

Пламя.

Я сжала в кулаках пряди густой шелковистой гривы Неги и крепко зажмурилась, пытаясь увидеть в темноте под закрытыми веками дым. Почувствовать запах горящего дерева и пластика, тлеющих футболок любимой бейсбольной команды и детских фотографий. Услышать вой сирен и крики. Вспомнить хоть что-нибудь о том пожаре.

И о папе.

Лошадь фыркнула. Я вздохнула, разжала пальцы и пригладила ее взъерошенную гриву. Ничего. В который раз вместо воспоминаний я получила большой жирный ноль. После несчастного случая, который унес жизнь отца, прошло уже около месяца, а воспоминания до сих пор сопротивляются любой моей попытке воскресить их.

Я открыла глаза, и в этот самый момент перед ними что-то промелькнуло.

Белые стены, белый свет. Белый медицинский халат. Резкий запах хлорки.

Кожу покалывало. Больница, в которую меня привезли после пожара? Пока это было самое близкое к тому, что можно было бы назвать воспоминанием.

Я попыталась удержать увиденное, приблизить, но кадры исчезли так же быстро, как появились.

Что никак не исчезало теперь, когда глаза мои были открыты, так это забор, перегородивший нам путь; его белые колья втыкались в небо, рассекая бесконечное, безжалостное море зелени.

Не пропало и другое видение, как бы сильно я того ни хотела. Старый добрый город Клируотер, штат Миннесота — вот уже тридцать дней как мой новый дом. Царство травы, деревьев и грязи, с редкими старыми домишками в стиле ранчо, торчащими между фермерскими участками. Родина рабочих грузовиков и густого, тяжелого запаха навоза. Городок такой крошечный, что в нем нет собственного кинотеатра. И Макдоналдса. И, если верить Кейли, единственный пункт в разделе «Искусство и развлечения» на сайте Yelp,[1] относящийся к этому городу, — это зоологический музей.

Разглядывать чучела млекопитающих — что может быть веселее?

Нега фыркнула и мотнула головой, порываясь развернуться от забора обратно в сторону конюшни. Я не могла ее упрекнуть. Меня тоже не интересовали поля, озера, тишина — все, что с такой готовностью приняла мама. И не могли заинтересовать, когда каждое приятное воспоминание возвращало меня в Филадельфию.

По крайней мере, каждое из тех, которые удалось сохранить.

Я потерлась щекой о воротник зелено-желтой фланелевой рубашки — папиной рубашки — ища утешения в прикосновении мягкой ткани. Эта рубашка была на нем, когда папа вел меня, аккуратно держа за локоть, сквозь толпу фанатов «Филлис»[2] на стадионе «Ситизенс Парк», а вокруг пахло попкорном, хот-догами и разгоряченными телами.

В груди ширилась пустота. Как так вышло, что одни воспоминания проигрываются в голове ярко как фильм, вдобавок со всеми звуками и запахами, а другие пропали полностью?

Мама говорит, что тревожность — это нормально, мозг всегда странно реагирует на внезапную потерю близкого человека. Хороший способ объяснить, что я не сумасшедшая, даже если могу детально описать планировку нашего бывшего дома и помню, как папа ликующе вскидывал кулак в воздух, когда болел за свою любимую команду, но не могу вспомнить совсем простых вещей, например, какая у меня любимая марка джинсов. И нравилось ли мне кататься на велосипеде. И влюблялась ли я хоть раз.

Мама уверяет, что память ко мне вернется. Со временем.

Но папа-то не вернется никогда.

Я впилась ногтями в кожаные поводья и глубоко, судорожно вздохнула. Все, все сгорело дотла вместе с домом.

Все, кроме одной дурацкой рубашки.

Нега ударила копытом, выбив комок земли с травой. Стремясь выйти из тупика, лошадь тихо заржала.

Я точно знаю, как она себя чувствовала в этот момент.

Отведя Негу от забора, я мягко перевела ее на рысь. Корпус лошади мерно покачивался подо мной. Лица коснулся порыв холодного ветра со сладковатым запахом травы, и я откинула голову, позволяя ему трепать меня за волосы, за рубашку, ударять по сгустку боли, который поселился на месте моего сердца. Если б только ветер мог подхватить меня и перенести назад во времени.

Боль внутри усиливалась, словно разошлась метастазами по всему телу.

— Вперед! — я ударила пятками в бока Неги.

Кобыла не заставила просить себя дважды. Она рванулась вперед сразу всем своим весом. Ощутив этот мощный импульс, я прижалась к лошади, наслаждаясь тем, как ее грива хлещет меня по лицу.

Чем быстрее мы мчались, тем меньше ощущалась боль в груди, как будто с каждым ударом моего колотящегося сердца и копыт Неги она сбивалась в комок, все плотнее и плотнее.

Я еще подстегнула лошадь.

Когда мы мчались обратно в конюшню, на пути перед нами выросли валуны — декоративная стенка, зигзагами пересекавшая эту часть поля. Одним тем, что я осмелилась ехать быстрее черепахи, я уже нарушила мамины запреты. О прыжках не могло быть и речи. Особенно учитывая, что я никогда раньше этого не делала.

Или делала?

Камни становились все ближе и ближе. Оставалось либо резко развернуться, либо предпринять идиотскую попытку за какую-то долю секунды врубить нужные воспоминания.

Я ослабила поводья, дав им выскользнуть из пальцев. Значит, выбираем идиотизм.

Я почувствовала, как мышцы кобылы напряглись под моими ногами, и в момент прыжка показалось, что я с Негой — одно целое, что мы летим — ощущение было потрясающее.

Пока стремя под моей правой ногой не ушло вниз. Пока седло не съехало.

Я потеряла равновесие, съехав вбок вместе с ослабившимся седлом, и увидела несущиеся мне навстречу камни. Представилось, как моя голова раскалывается о них, словно яйцо о сковородку; от страха в ушах бешено стучала кровь.

«Тебе крышка», — промелькнуло у меня в голове.

И тут мои руки молниеносно рванулись вперед, я даже не представляла, что способна двигаться настолько быстро. Я ухватилась за гриву Неги и с поразительной легкостью подтянулась обратно — в тот самый момент, когда копыта лошади ударились о землю.

— Да! — Из моей груди вырвался ликующий смех. Хоть мне и не удалось вернуть картины прошлого, я впервые за несколько недель почувствовала себя по-настоящему живой. Как будто весь мир вдруг стал ярким и четким.

Плюс — у меня обалденные рефлексы. Может быть, в один прекрасный день мама расскажет мне, какую роль в недостающих кусках моей жизни играл спорт.

Кстати, о маме…

— Мила!

Попалась.

Я замедлила Негу до рыси. Когда мы приблизились к стройному силуэту у дороги, у меня внутри все сжалось.

Разумеется, мамино лицо сердечком было спокойным, как всегда; ни одной пряди белокурых волос не выбилось из привычного аккуратного хвоста. По скрещенным на груди жилистым рукам можно было понять, что она сердится, но больше ничто не выдавало ее реакцию. Я была разочарована, но совсем не удивлена.

Ничто не могло потревожить Николь Дейли, будь то серьезные травмы лошадей, за которыми она ухаживала, или стихийный переезд в другой штат, и уж тем более одна иногда непослушная, большую часть времени убитая горем дочь.

Когда я остановила лошадь, потянув на себя поводья, взгляд маминых голубых глаз за квадратными стеклами очков остался беспристрастным.

— Я уверена, что говорила тебе не ездить быстрее, чем шагом. В этом был хоть какой-то смысл?

Я спешилась, похлопала шумно дышащую лошадь по шее и выпрямилась:

— Никакого.

Мама так удивилась, что на миг ее брови поднялись над стеклами очков, и поджала ненакрашенные губы.

На меня внезапно нахлынуло удовлетворение, из-за которого я почувствовала себя виноватой.

— Ясно. — Она резко качнула головой и потерла тонкими пальцами лоб.

Затем мама протянула ко мне руку ладонью вверх — нехарактерный для нее умоляющий жест. Вдруг я заметила, что рука дрожит.

— Нет, ничего не ясно. Мила, пожалуйста, не делай так больше. Что, если бы произошел несчастный случай, и я… — она осеклась, но это было не важно. Фланелевая рубашка на мне потяжелела от невысказанных слов.

И я могла бы потерять еще и тебя.

Впервые после переезда я бросилась к маме, обняла и спрятала лицо в уютном изгибе ее шеи:

— Прости, — глухо сказала я, вдыхая смесь розмарина и лошадиной мази. — Теперь буду ездить только медленно. Обещаю.