Кордвейнер Смит - С планеты Глодабла

Кордвейнер Смит

С планеты Глодабла

Вскоре после празднования четырёхтысячелетия космической эры Ангария Дж. Глодабл открыл планету Глодабла[1]. Впоследствии оказалось, что это открытие — трагическая ошибка.

Планету Глодабла населяла высокоразумная форма жизни. Её представители были наделены умеренными телепатическими способностями. Обитатели планеты тут же прочли все до единой мысли и историю жизни Ангарии Дж. Глодабла — и смутили его до глубины души, сочинив оперу по мотивам его недавнего развода.

В кульминации оперы жена Глодабла швыряла в него чайную чашку. Сцена оставляла тягостное впечатление о земной культуре, и Ангария Дж. Глодабл, обладавший резервными полномочиями Замглавы Инструментальности, изрядно растерялся, осознав, что туземцы восприняли через него не возвышенные земные реалии, а некрасивые подробности личной жизни.

В процессе переговоров появились и иные затруднения.

Физически обитатели планеты Глодабла, называвшие себя апицианами, напоминали всего лишь огромных уток от ста двадцати до ста восьмидесяти сантиметров ростом. На кончиках крыльев у туземцев росли весьма необычные большие пальцы. Этих пальцев в форме лопастей апицианам хватало для того, чтобы добывать себе пропитание.

Жители планеты Глодабла были под стать землянам по нескольким параметрам: по бесчестности, пристрастию к вкусной пище, пониманию человеческой натуры. Глодабл не успел ещё подготовиться к возвращению на родину, когда неожиданно обнаружил, что апициане скопировали его корабль. Скрывать это не имело никакого смысла. Они скопировали корабль настолько точно, что открытие планеты Глодабла означало одновременное открытие планеты Земля…

Апицианами.

Последствия этого трагического события проявились, только когда те последовали за Глодаблом. Оба плоскостных корабля перемещались по не-пространству с одинаковой резвостью.

Наиболее важной особенностью планеты Глодабла была её уникальная биохимическая схожесть с Землёй. Апициане стали первой из встреченных землянами разумных форм жизни, которая могла делить с людьми наслаждение от обоняния, получать откровенное удовольствие от прослушивания всякой человеческой музыки, а также есть и пить всё, что попадётся на глаза.

Первую апицианскую делегацию на Земле приветствовали послы, чуть обеспокоенные тем, что страсть новоприбывших гостей к мюнхенскому пиву, камамберу, тортильям и энчиладам, а также к лучшим образцам «чоу-мень» заведомо превосходит любые серьёзные интересы апициан — культурные, политические или стратегические.

Артур Джонн, Владыка Инструментальности, в компетенцию которого входил контакт с апицианами, поставил во главе земной дипломатической делегации, занимавшейся данным вопросом, агента Кальвина Дредца.

Дредд попытался вступить в переговоры с неким Шмекстом, смахивавшим на апицианского вождя. Беседа сразу же зашла в тупик.

Дредд открыл переговоры так:

— Ваше Благородное Высочество, мы счастливы принимать вас на Земле…

Шмекст спросил:

— А это съедобно?

И приступил к поеданию пластмассовых пуговиц с костюма Кальвина Дредда прежде, чем тот успел сказать, что пуговицы не съедобны, хоть и аппетитны на вид.

Шмекст сказал:

— Не стоит их есть, они у вас совсем никуда.

Дредд, глядя то, как обвис его распахнутый костюм, спросил:

— Могу я предложить вам отобедать?

— Да неплохо бы, — ответил Шмекст.

Запихивая в утробу итальянский обед, пекинский обед, обильно перченный сычуаньский обед, японское сукияки, два британских завтрака, шведский стол и четыре полных комплекта дипломатической русской закуски, Шмекст выслушивал предложения земной Инструментальности.

Они его не впечатлили. Шмекст, невзирая на вульгарное и оскорбительное поведение за столом, был разумен.

Он заметил:

— Наши два мира равны по силе оружия. Нет смысла воевать. Осторожнее, — добавил он угрожающе.

Кальвин Дредд, как его учили, собрал волю в кулак.

А Шмекст его обезволил.

В первый момент Дредд не понял, что случилось. Потом он осознал, что, застыв в неудобной позе, тем самым подыграл гостям с их слабыми, но отточенными телепатическими способностями. Дредд не мог пошевелиться, пока Шмекст, рассмеявшись, его не освободил.

— Видите, наши силы соразмерны, — сказал Шмекст. — Я могу вас парализовать. Вас не спасёт ничто, кроме разве что полного отчаяния. Если вы на нас нападёте, мы вас уделаем. Мы собираемся переехать сюда и жить с вами. Наша планета достаточно велика. Вы тоже можете переехать и жить с нами. Мы хотели бы нанять много ваших поваров. Вы просто должны поделить с нами космос, и больше тут обсуждать нечего.

Обсуждать тут и правда было нечего. Артур Джонн уведомил Владык Инструментальности, что в настоящее время живоглотов с планеты Глодабла придётся терпеть.

Апициане ограничили своё обжорство — по собственным меркам. Какие-то семьдесят две тысячи апициан ураганом пронеслись по Земле и атаковали каждую винную лавку, каждую столовую и закусочную, каждый бар и развлекательный центр мира. Гости ели попкорн, люцерну, сырые фрукты, сырое мясо, птиц на лету, полуфабрикаты, всё, что готовилось и консервировалось, пищевые концентраты и лекарства в ассортименте.

Если не брать в расчёт потрясающую способность вмещать во много раз больше пищи, чем способно выдержать человеческое тело, в других отношениях гости походили на людей. Тысячи апициан страдали от эндемических заболеваний, зачастую носивших неблаговидные названия а-ля «пороги Янцзы», «пузо француза», «римские вздохи» и им подобные. Другие тысячи, когда им становилось плохо, вынуждены были облегчаться на манер древних императоров[2]. И всё равно апициане продолжали жрать.

Никто их не любил. Никто не испытывал к ним неприязни столь сильной, чтобы желать гибельной войны.

Торговля на деле свелась к минимуму. Апициане закупали огромные объёмы пищи и расплачивались редкими металлами. Однако экономика их планеты не производила почти ничего, в чём нуждалась бы Земля. Её города давно достигли такого уровня утех и развращённости, что сравнительно монокультурное существо вроде гражданина планеты Глодабла не производило на людей большого впечатления. Слово «апицианин» обзавелось неприятными коннотациями: «плохие манеры», «обжорство» и «немедленная оплата».

В обществе кредита немедленная оплата считалась варварством, но в конечном счёте была лучше никакой.

Трагическая развязка в отношениях двух сообществ наступила после злополучного пикника госпожи Чао, которая гордилась тем, что в её жилах течёт древняя чайнизская кровь. Госпожа Чао решила насытить Шмекста и других апициан до такой степени, чтобы они всё-таки прислушались к голосу разума. Она устроила пиршество, по качеству и количеству пищи сравнимое лишь с празднествами давно прошедших эпох, когда ход истории ещё не был искривлён многочисленными войнами, кризисами и культурными революциями. Госпожа Чао обшарила все музеи Земли в поисках кулинарных рецептов.

Этот званый обед транслировался на телеэкранах всего мира. Пир устроили в павильоне, выстроенном в древнечайнизском стиле. Невесомая конструкция из сухого бамбука и бумажных стен походила на мираж; её крышу, как предписывали старинные обычаи, покрыли тростником. Павильон освещали бумажные фонарики с самыми настоящими свечами. Полсотни избранных апицианских гостей блестели, точно древние идолы. Их перья искрились на свету, а суставы лопастеподобных больших пальцев так и щёлкали, пока апициане вели разговоры — телепатически и без запинки — на любом земном языке, который влёгкую извлекали из голов слушателей.

Трагической развязкой стал пожар. Огонь поглотил павильон и прервал пиршество. Госпожу Чао спас Кальвин Дредд. Апициане спаслись бегством. Выжили все гости, кроме одного. Кроме самого Шмекста. Шмекст задохнулся.

Он испустил телепатический вопль, эхом отразившийся в живых голосах всех людей, других апициан, а также животных в пределах досягаемости; телезрители мира вдруг услышали какофонию — птицы пищали, собаки лаяли, кошки орали, выдры хрипели, одинокая панда исключительно громко и резко хрюкала. Затем Шмекст погиб. Какая жалость…

Вожди Земли застыли, не понимая, как вести себя перед лицом трагедии. На другом конце мира за происходящим наблюдали Владыки Инструментальности. То, что они увидели, было поразительно и отвратительно. Кальвин Дредд, всегда отличавшийся хладнокровием и умевший владеть собой, приблизился к останкам павильона. Нго лицо исказилось; Владыки не могли понять, что творится у него на душе. Лишь когда Дредд в четвёртый раз облизал губы и Владыки увидели ручеёк слюны, бежавший по его подбородку, они поняли, что агент обезумел от аппетита.