Максим Далин - Обманная весна

Макс Далин

Обманная весна

…Бой продолжается,

Мой бой продолжается,

Мой бо-о-ой!

(тоном заклинания)

…Скажи, а под тем ли ты солнцем стоишь?…

(вкрадчиво)

… Я — пущенная стрела.

Нет зла в моем сердце, но

Кто-то должен будет упасть

Все равно…

(безмятежно и задумчиво)

Ночь — это бой.

Как всегда. Только теперь город тебе не чужой.

Фонари сеют на грязный снег лиловую мглу, тусклый, обманный, искусственный свет. В окнах кое-где горят редкие огоньки, но это — мнимое тепло. Иногда настороженное ухо ловит свист колес по заледенелой дороге, гул мотора или далекий грохот запоздалого поезда — но это мнимое движение. Истинна только тьма, правдив только холод. Ветер замер в заледеневших стенах, тени затаились в глухих подворотнях, небо затянуто рваными клочьями низких туч — и молчанье, и пустота, и мрак. И твоя собственная смерть подстерегает за каждым углом, твоя собственная смерть приподнимает губу над длинными рысьими клыками, твоя смерть, оставив мотоцикл, сплевывает окурок, твоя смерть следит за тобой, притушив темный огонь зрачков — твоя смерть ждет.

А ты крадешься проходными дворами в насторожившейся вязкой тишине, и слышишь смерть, и вдыхаешь ее сладкий холодный запах, и твои нервы натянуты звенящими струнами, и твоя тень прижимается к стене рядом с тобой. Ты пока живой — пусть смерть призадумается.

Этот город тебе не чужой — смерти тут не место.

День — лживая декорация. Днем люди самодовольны и равнодушны, люди слишком громко говорят, слишком часто хохочут — но это мнимая безопасность. Днем, в будничной суете, они забывают, что смерть стоит за каждым плечом — стоит небу стемнеть. Помнишь только ты.

Ладно. Пусть веселятся. Воевать за них — твое дело. Прочее — не имеет значения.

Весна тоже обманула тебя. Тебе так хотелось солнца, у тебя все вымерзло внутри; тебе так хотелось зелени — твои глаза слишком долго видели только снег, пепел и грязь — и что ж? Лживая картинка у тебя на календаре обещает солнце — а за окном пепел туч, снег, грязь и ледяной ветер вдоль мерзлой земли. Деревья черны, земля звенит под ногами, декабрьские морозы убили твой март. Весны больше нет.

Ночь, по крайней мере, честна. Ночью все имеет свой истинный облик.

И смерть, и ты.

Девушка была восхитительно красива даже сейчас.

Ее волосы цвета темной бронзы рассыпались по грязному снегу тяжелыми мерцающими прядями. Ее лицо, совершенно чистое, матово-белое, с лиловыми тенями вокруг огромных, темных, широко раскрытых глаз, выражало глубокое детское удивление.

Черная дыра между бровями. Длинные подломившиеся ноги в золотистых чулках. Короткая темно-зеленая курточка. Безмерно удивленные вишневые глаза.

— Кончай уже на нее пялиться, — сказал Грин. — Помоги лучше.

Иван с трудом оторвал взгляд от прекрасного удивленного лица.

— Ты, наверное, ошибся, — пробормотал он, еле ворочая языком в высохшем рту. — Ты, Грин, сумасшедший. Это — ошибка. Ты с ума сошел. И убийца.

— Я никогда не ошибаюсь, — сказал Грин. — Отойди от нее подальше. Она — молодая еще, такие обычно не дергаются, но береженого Бог бережет.

Он вытащил из рюкзака заточенную лопату с коротко обрезанной ручкой — как тянут меч из ножен. Иван теперь смотрел на него.

— Лопатой копали могилу, — прокомментировал Грин бесстрастным тоном инструктора. — Серебряный меч или могильный заступ — это то, что подходит лучше всего. Ну, меча у меня нет…

Он отодвинул Ивана в сторону и ногой в тяжелом башмаке откинул длинные волосы с девичьей шеи. Замахнулся лопатой — но Иван перехватил его руку.

Грин раздраженно дернулся.

— У нас времени мало, — бросил не злобно, а раздосадованно. — Она молодая, я думаю, что вполне может объявиться ее хахаль. Они такие вещи отлично чуют. Не хватало еще, чтобы…

Иван отпустил его руку. Девушке уже ничем нельзя было помочь.

— Знал бы, что ты такой слюнтяй, не стал бы связываться, — сказал Грин и с размаху опустил лезвие лопаты на белую шею девушки.

Ее тело содрогнулось. Ивана прошиб холодный пот, когда он увидел, как судорожно сжались и разжались тонкие белые пальцы. Голова отвалилась от шеи со странной легкостью, как будто у девушки не было позвоночника, а тело вылепили из марципана.

И тут Иван услышал этот вопль.

Вопль резанул по ушам, но сильнее — по сердцу, потому что услышался скорее изнутри, чем извне — дикий вой раненного зверя, в неописуемой, нечеловеческой скорби и ярости. «Дии-нкааа!!»

Иван увидел, как в арке, из которой пять минут назад выпорхнула девушка, пляшущие тени собрались в темную фигуру и эта фигура рванулась вперед с нереальной стремительностью.

Иван оцепенел. От материализовавшейся тени исходила смертная злоба и нелюдская хищная сила. Иван понял, что через миг будет убит, но был не в состоянии сдвинуться с места, не говоря уже о попытках защититься. Он успел разглядеть горящие красным глаза существа — и у него за спиной дважды глухо хлопнула «беретта» с глушителем.

Существо медленно осело в снег. Оказалось бледным парнем с блестящими русыми волосами. Его глаза уже не светились, но губы застыли в яростном оскале — из-под них отчетливо виднелись зубы хищника, белые и острые, с длинными лезвиями клыков.

Иван вздрогнул, услышав шаги, и обернулся. Подошел Грин с заступом и пистолетом.

— Убедился, сопляк несчастный?

Иван слова не мог вымолвить в свое оправдание. Грин взглянул на второй труп.

— Постарше, но тоже малолетка.

— Откуда ты знаешь? — спросил Иван сипло.

— Волосы чуток поседели, видишь, а лицо мало изменилось. Когда они старые, то иногда вообще в прах рассыпаются, а иногда седеют и сморщиваются. Этому — лет сорок пять — пятьдесят, не больше. А девка вообще свежачок. Не пуганная. Они не все так легко даются, не надейся.

Грин в один взмах отсек голову и парню. Иван снова увидел, как прошла судорога по телу мертвеца.

— Готовы, — сказал Грин. — Хорошо. Больше, чем по двое, они никогда не тусуются.

— Почему? — спросил Иван машинально.

— Сложно сказать. Они обычно ходят парами, обычно — один помладше, второй — постарше. Я думаю, это старший младшего кусает, убивает и превращает в нежить. Но почему так — Бог весть, — Грин усмехнулся. — Вроде учителя с учеником. Я так думаю. Постой с ними, я подгоню машину.

— Как же?

Иван представил себя в чужом дворе наедине с трупами — и его передернуло.

— Не ссы, малек, — сказал Грин. — У них чутье. Тут вряд ли кто-нибудь живой поблизости. Они не охотились, просто гуляли, а гуляют они в местах безлюдных.

— Почему ты решил, что гуляли?

— Не принюхивались. Девка слишком спокойно выскочила. Ну все, я ушел, — сказал Грин и действительно ушел в подворотню, на улицу, где они оставили автомобиль.

Иван остался во дворе. Тусклый фонарь освещал черные пятна вокруг трупов на утоптанном снегу.

«У них кровь черная, — думал Иван отрешенно. — Как тушь. Черная и блестит. Какой бред, — Иван рассеянно огляделся и остановил взгляд на голове, валяющейся в стороне от тела. Срез шеи казался совсем черным и глянцевитым, как битум на изломе. — У них нет костей? Что у них внутри?»

Иван затрясло от этой мысли. Почему-то это было так ужасно, что он едва удержал ноги на месте.

Послышался гул мотора и шелест шин. Иван дернулся, но сообразил, что это машина Грина, и отошел в сторонку. Раздолбанная рыжая «копейка» причалила к поребрику. В свете фар мостовая, снег, заляпанный черным, кусок газонной ограды, безголовые тела, головы, валяющиеся в грязи, сделались похожи на декорации к дикому спектаклю.

Грин вышел из машины и открыл багажник.

— Помоги их засунуть, — сказал он таким тоном, будто просил помочь погрузить мешок картошки. — В салон лучше не надо — во-первых, заметно, а во-вторых, потом ужасно воняет падалью. Они разлагаются моментом.

— Зачем их засовывать? — пробормотал Иван, досадуя про себя собственной тупости.

— А зачем надо, чтоб вампиры мозолили людям глаза? — ответил Грин вопросом же, подобрал головы и закинул их в багажник. — Ну, чего стоим, кого ждем?

Иван, тщетно пытаясь подавить приступ тошноты и ужаса, заставил себя прикоснуться к телу парня. Труп был холоден, неожиданно тверд, довольно легко сгибался в суставах, как пластмассовый манекен на шарнирах, и оказался неподъемно тяжелым. Иван отнес это за счет своих дрожащих рук и подгибающихся ног, поднял ледяную тяжесть, дрожа от напряжения, бросил в багажник с каменным стуком — и только успел отскочить в сторону. Его вывернуло на обледенелый газон, да так, что омерзительный вкус рвотных масс оказался во рту, в носу, чуть ли не в глазах — и уж явно в душе. Он постоял с минуту, мотая головой, боясь обернуться — и тут ему почудился ужасный смешанный запах ладана и гнилого мяса. Ивана вырвало снова, он стоял и кашлял, а сзади, от автомобиля, слышались такие звуки, будто Грин сыпал в багажник комья стылой земли. Потом раздался мягкий хлопок крышки — Иван понял, что Грин закончил все сам, и обернулся.