Владимир Колотенко - Прикованные к тени

КОЛОТЕНКО

ВЛАДИМИР ПАВЛОВИЧ.

ХРОМОСОМА ХРИСТА

или

ЭЛИКСИР БЕССМЕРТИЯ.

Книга первая.

ПРИКОВАННЫЕ К ТЕНИ.

Светлой памяти

ГЕОРГИЯ ЧУИЧА.

Се, творю все новое...

Все мерзостно,

что вижу я вокруг...

Мы уже не животные,

но, несомненно,

еще не люди.

Плоха та книга,

за которую могут не убить.

THE NAMES HAVE BEEN CHANGED

TO PROTECT THE GUILTY.

(Все имена и названия изменены, чтобы укрыть виновных)

Часть первая.

РАДОСТИ МУК.

То, что содержат и предлагают эти страницы,

есть практическая позиция или точнее,

воспитание зрения...

Не будем спорить, хорошо?

Лучше встаньте рядом со мной и смотрите.

Следует читать много,

но не многое...

Глава 1.

- Макс, голос! - ору я.

- Уав!..

Мой верный рыжий пес с человеческими глазами и повадками аристократа...

- Пуля, - рассказываю я, - прошла через мягкие ткани...

Если бы мы могли знать тогда, если бы могли только предположить, как все обернется... Но как в любом большом деле жертвы неизбежны. Нам тоже не удалось их избежать... Мы так и умерли, не успев...

Я - единственный, кто, судя по всему, уцелел в этой жуткой схватке за совершенство, и единственный, кто знает код кейса, где хранится вся информация о нашей Пирамиде. Вот поэтому-то за мной и ведется такая охота: прессинг по всему полю. Я им нужен живым, это ясно... Меня радует и то, что они так и не смогли победить наш код. Еще бы! Это же не какой-то там „Код да Винчи»!

И не смогут!

Пуля прошла через мягкие ткани левой голени, поэтому я отжимаю педаль сцепления пяткой. Попытка шевельнуть пальцами или согнуть ногу в голеностопе вызывает жуткую боль. Зато правой я могу давить на акселератор автомобиля до самого коврика.

Они стреляют по колесам: убивать меня нельзя - это ясно, ясно! Им нужна моя голова в полном сознании, только голова, поэтому они и стреляют по колесам.

А что, вдруг думаю я, что если бы Тина...

А вот и еще одна очередь. Пули, бешено шипя, дырявят обшивку, дыры насвистывают на ветру, как флейта, в салоне пахнет паленым, но не бензином, не машинным маслом - значит, можно еще вырваться из этого пекла.

Тина! Придет же такое в голову! Помню, мы с ней...

Я называю ее Ти!..

Мне бы только пересечь черту города, а там, среди узких улочек, насыпанных вдоль и поперек, я легко оставлю их с носом. В этом небольшом южном городе я с закрытыми глазами найду себе убежище, ибо за годы отшельничества изучил все его уголки. Я знаю каждый выступ на этом асфальте, каждую выемку. Слева - высокая каменная стена, справа - пустырь... Ты - как на ладони!.. Этот крохотный остров любви и меда не очень-то гостеприимен, хотя здесь и более трехсот церквей.

Да нет... нет, Тина бы... Мысль о Тине приходит как спасение!

- Тииии... - вдруг ору я и что есть силы жму на педаль! Словно она может меня услышать.

Свежая очередь оставляет косую строчку дырочек на ветровом стекле, справа от меня, вплетая новые звуки в мелодию флейты. Опять промазали! «По колесам, бейте только по колесам!» - мысленно наставляю я своих преследователей. Ведь так, чего доброго, можно и в голову угодить. Что тогда? Что вы будете потом делать с моей напрочь простреленной головой?

В боковом зеркале я вижу черный мордастый джип с огненными выблесками автоматных очередей. Они бьют не наугад, а тщательно прицеливаясь, поэтому мне нечего опасаться. Но вот, оказывается, бывают и промахи...

Неужто услыхала? Мистика какая-то!

Счастье и в том, что автобан почти пуст, я легко обхожу попутные машины, а редкие встречные, зачуяв витающую вокруг меня опасность, тут же уходят на обочину, уступая левую полосу, словно кланяясь: вы спешите? - пожалуйста.

Вот и мост. Лента речечки (или канала?) залита пожаром вечернего солнца. Я успеваю заметить и вызолоченные купола церквушки, что на том берегу, и красные огоньки телевышки, а в зеркальце заднего вида - обвисшие щеки джипа. На полной скорости я кручу рулевое колесо вправо, так что зад моей бээмвэшки залетает на тротуар. Теперь - побольше газу, а сейчас - налево и снова направо, без тормозов, конечно, сбавив газ, конечно. Свет пока не нужен, фары можно не включать. А что сзади? Пустота. Еще два-три поворота, две-три арки и, сквозь густой кустарник, - в чащобу сквера. Теперь - только «стоп!»... И снова боль в голени дает о себе знать. Зато как тихо! Тихо так, что слышно, как сочится из раны кровь.

Бубенчики. Я готов был поклясться, что услышал звон тинкиных бубенчиков. Её привычка носить бубенцы на щиколотках...

Пальцами правой руки я зачем-то дотягиваюсь до пулевых пробоин на ветровом стекле с причудливым ореолом радиальных трещинок, затем откидываю спинку сидения и несколько секунд лежу без движения, с закрытыми глазами, в полной уверенности, что ушел от погони. Потом тянусь рукой за аптечкой, чтобы перебинтовать ногу. Врач, я за медицинской помощью не обращаюсь, самостоятельно обрабатываю рану, бинтую ногу, не снимая брюк, не обращая внимания на часы, которые показывают уже 23:32. Это значит, что и сегодня на последний паром я опоздал. Только одному Богу известно, что будет завтра...

Слава Богу, что жив сегодня, думаю я и снова ору:

- Аааааааа... Калакольчики вы мои бубеннн-чики-чики-и-и-и!.. Иииххх...

Затем дотягиваюсь рукой до бутылки «Nexus», медленно откупориваю ее и, приложившись к горлышку, пью, не отрываясь, пока она не пустеет наполовину. Теперь финики...

И еще два-три глотка из бутылки...

Ти, спасибо тебе, славная моя! Одна мысль о тебе помогла мне избежать, я уверен, неминуемой смерти. В чем же все-таки твоя сила? Сколько лет я пытаюсь разгадать тебя... Сим-сим... Ну, да ладно...Успеется...

А теперь можно и поспать... Полчаса, не больше. Чтобы прийти в себя.

Потом я никому об этой истории не рассказываю, лишь иногда, отвечая на вопросы о шраме на левой голени, говорю:

- А, так... ерунда... Мир хотел ухватить меня за лодыжку.

Лене же решаюсь рассказать. Почему только ей, Лене? Так бывает: глянешь в глаза и знаешь - это она, ей можно.

И это не объясняется - это Она!

Здесь, в Турее, в двух часах езды от Питера, среди корабельных сосен и с аистами за окном на цветочной поляне, особенно хочется рассказывать ей, как я жил все эти трудные годы. Вспоминаются такие подробности, от которых мороз по коже... От смерти уйти нетрудно...

Я тогда едва не погиб.

На щиколотках или на лодыжках? А, не все ли равно!

- Это было на Мальте, - говорю я, - была ранняя осень, жара стояла адская, как обычно, я уже выехал из предместья Валетты... Горнакова, ты слушаешь меня?

- Да-да, говори, говори, - говорит Лена, - я слушаю... Думаешь, Тина услышала тебя?

- Уверен!..

А сам думаю: в чем уверен?

Вдруг ни с того ни с сего цитирую:

Вот и кончилось детство как перила у лестницы - вдруг.

Домотканая радуга на сатиновом небе приколота.

Обещаю остаться с тобою, мой ласковый друг,

И в тебя проникаю лучом, полным солнца и золота.

Проникай же, проникай своим колючим лучиком, полным солнца и золота, думаю я, освещай, наполняй, натаптывай меня своим золотом-золотом, россыпями своих золотых умопомрачений...

Прошу я...

И снова прикладываюсь к бутылке.

Жёсткий ритм моих строк разрывает твой замкнутый круг.

Прорываюсь к тебе, отнимая тебя у агоний.

Ты сейчас от меня на дистанции вскинутых рук.

Протяни два крыла. Или две отогретых ладони...

- Что ты там бубнишь? - спрашивает Лена.

- Ты сейчас от меня на дистанции вскинутых рук...

- Ты опять за свое, - говорит Лена, - да ты, дружок, бредишь...

А Тина-таки расслышала меня, расслышала... Не то бы...

Вот! Вот же в чем мое спасение! Ти, славная ты моя, я же могу дотянуться до тебя рукой!

Дотянуться бы, закрыв глаза, думаю я. Но сперва - выжить!

А детство... Детство, видит Бог, для меня да-а-а-вно уже кончилось...

- Я в порядке...

Ах, эти славные сладкие щиколотки и лодыжки... Ах, эти бубенцы-бубенчики!

Спасибо вам!

- Макс, голос!..

- Уа-ав!..

Да ты, братец, обленился совсем!

Глава 2

Что бы там ни говорили самые сильные мира сего, будь то царь Соломон или Александр Македонский, или Крез, или Красс, или вождь племени майя (как там его?), султан Брунея, Билл Гейтс, Карлос Слим Хел или даже Уоррен Баффетт... Или, собственно, все они вместе взятые... Как бы ни упивались они достигнутой славой и мощью, всесилием и всемогуществом, я уверен, что каждый из них, лежа на замаранных простынях смертного одра, отдал бы без раздумий и сожалений и богатства и состояния, нажитые тяжелым и кропотливым трудом, не задумываясь отдал бы за еще один день своей жизни... За час! За еще одну крохотную минуту...