Голубая мышь (ЛП) - Вулф Джин Родман

ГОЛУБАЯ МЫШЬ

Джин Вулф

Война чудовища тем, что героизирует убийство. Джин Вулф повидал войну лично, в Корее, и он написал рассказ о том, что́ война делает с юношей, не желающим ни сражаться, ни убивать.

Джин Вулф родился в Бруклине и вырос в Хьюстоне, и начал читать научно-фантастические палп-журналы, прячась за конфетной витриной в ближайшей аптеке. В конечном счёте, границы его читательских вкусов расширились (главным образом благодаря школе), и туда вошли Эдгар Аллан По, Томас Вулф (не родственник) и Эрнест Хемингуэй. Он начал писать в 1956 году, вскоре после женитьбы. Его рассказы выходили во многих журналах и НФ-сборниках, вроде серии антологий «Орбита», «Вновь, опасные видения», «Алхимия и Академия». Его первый роман «Операция ARES» был опубликован в 1970 году.

Обладатель негромкого голоса, человек вдумчивый и заставляющий вдумываться, Джин Вулф выдаёт истории, обладающие отличительной чертой: зачастую они повествуют о мальчиках-подростках на пороге возмужания. «Голубая мышь» расскажет о юноше, который сталкивается с истинным ужасом войны: убивай или будешь убит.

— Ужасную вещь ты творишь, — произнесла старуха, — ужасную, жуткую вещь. Скоко тебе хоть лет-то? Бери ещё печеньку. — Голос её был таким же пронзительным, как и ветер, что трепал её седые волосы на фоне по-зимнему седых холмов.

— Восемнадцать. — Лонни взял печенье — одно уже было у него во рту, а другое — в горле. Печенья были крупными, а простокваша и коричневый сахар, которые использовала старуха, придавали крошкам колючесть и липкость. Центр каждого занимала большая изюмина.

— Ты совсем молодой парнишка и не в ответе, — продолжала старуха, — но повидай ты хоть с половину всего того, что довелось повидать мне, ты б не заявился сюда убивать наших мальчишек.

Лонни (он, будучи ростом в два с лишним метра, возвышался над ней) кивнул, зная, что она не станет слушать, возьмись он защищать Миротворческие силы. Глоток тёплого, жидкого чая, который она подала ему, смягчил печеньки номер один и два настолько, что он сумел проглотить печеньку номер три.

— А родом ты откуда будешь?

Он назвал ей имя родного города. По её пустому взгляду он понял, что она никогда о нём не слышала. Она пояснила:

— Я имела в виду, что за страна это была.

Крошки липли к переду его голубой форменной рубашки, и он попытался стряхнуть их.

— Десятый сектор, — ответил он.

Она рассеянно помогла ему, разгладив помятый твил скрюченными от возраста пальцами:

— И где это?

— К югу от девятого, рядом с Великими озёрами. Если не хотите, чтобы мы занимались тут подавлением беспорядков… — (на лекциях по политинформации это всегда называлось «беспорядками», и он, находясь у полуразрушенного каменного коттеджа старухи в одиночестве, считал своим долгом отражать официальную точку зрения), — почему вы угощаете меня печеньками и чаем?

— По телеку сказано так делать. По нашему бесплатному каналу. Там грят, мол, мы внесём свой вклад в общее дело, ежли расскажем вам, что зря вы сюда пришли убивать. И эт довольно просто делать: вы довольно славные ребята, те, с кем я говорила.

Ветер крепчал, и она, чтобы удержать юбку, убрала с его рубашки свободную руку, незанятую блюдом с голубой каёмочкой, на котором лежали печеньки.

Лонни возразил:

— Я никого не убиваю. Я — тех, а не марксмен.

— Всё едино. Ты возишь те пули, которые здесь унесут жизни мальчишек.

— Это не боеприпасы. — Он глянул в сторону дороги, где стоял его гружёный грузовик с направленной в небо пусковой установкой. — В основном это зимняя одежда.

— Всё едино, — упрямо провозгласила старуха. (Наверху, затерявшись в серых облаках, кричали дикие гуси. В воздухе пахло дождём.) — Неважно. Ты лишь подумай об этом, о том, что наши парни всего лишь хотят освободиться от чужеземных законов, и засаленных тёмных чужеземцев, которые полмира прошли за вашей голубой тряпкой, чтоб попить нашей крови. Подумай об этом, ежли найдёшь у себя такую штуку, как совесть.

Позже, когда Лонни уже трясся в грузовике, пошёл дождь. Датчик у ветрового стекла засёк это и распылил детергент, превративший капли в очищающую плёнку, оптически даже более плоскую и прозрачную, чем само поликарбонатное стекло. Лонни установил автодрайвер на режим ГРЯЗЬ и включил его. Иногда инсургенты резали направляющие кабели или затаскивали провисшую секцию в болото, однако на такой низкой скорости Лонни, в случае необходимости, успел бы восстановить управление, и кроме того, он хотел отправить письмо. Он вытащил свой Hallmark Voisriit.

— Дорогая мама, — начал он.

Экран обратной связи (куда выводилась картинка, которой на дисплее у матери будет сопровождаться его голос) демонстрировал рисованного солдатика, который игнорировал взрывы снарядов; в пузыре над его головой висели слова Hii thair на изиспике, и восклицательный знак.

— 15 октября. Дорогая мама. Говорить мне особо не о чем, но сейчас у меня есть немного времени, и я хотел сказать, что здесь всё в порядке и действительно очень спокойно. Правда, сыро и холодно, но в наших палатках тепло и сухо. Ты спрашивала, верю ли я ещё в наше дело. Ответ — да, но теперь я вижу яснее. Дело не только в том, позволим ли мы миру скатиться обратно в национализм и войну, но и…

Грузовик взобрался на холм, и Лонни увидел мокрый пластик палаток батальона. Он и не отдавал себе отчёта, что ехать оставалось так мало; вздохнув, он коснулся кнопки eeraas и сунул Voisriit обратно в конверт из кожзаменителя, а затем отключил автодрайвер.

Дорога нырнула меж высоких клубков проволоки, и вокруг Лонни раскинулся лагерь. Снабженческие палатки батальона, куда он направлялся, находились в конце дороги. За ними лежал танковый парк, где стояли три горбатых твердопанцирных танка и боевые машины; с дорогой его соединяла наезженная колея. Палатки штаба батальона и охраняемая ракетами «земля-воздух» вертолётная площадка располагались по обе стороны дороги; оттуда через равные интервалы ответвлялись ротные улицы четырёх марксменских рот, а штаб его собственной роты и автостоянка находились чуть дальше.

Окружала всё это сеть марксменских траншей и опорных пунктов, с управляемыми компьютером пушками и пусковыми установками, выступающими вперёд, чтобы накрыть нападающих анфиладным огнём и смешать им наступление, если они попытаются захватить траншеи. Лонни вспомнил, что когда его только определили сюда, он считал эти укрепления, вместе с проволокой и минными полями, неприступными. Люди поопытнее вскоре просветили его. Даже если отбросить химическое, вирусное и ядерное оружие, которые не смела применить ни одна из сторон, всё ещё оставалась древняя арифметика людской силы. Этот маленький аванпост Миротворческих сил защищала, включая техов в голубой униформе и марксменов в зелёных рубашках, тысяча солдат ООН. В окружавших его холмах, и в деревнях, где ждали приказа взяться за оружие, было около пятидесяти тысяч инсургентов.

Он как раз помог снабженцам разгрузить свой грузовик и собирался выяснить, не слишком ли ещё рано, чтобы поужинать в столовой, когда один из клерков-снабженцев небрежно бросил:

— Капитан Коппель хочет тебя видеть. — Коппель был офицером разведки батальона.

— Зачем?

— Он не сказал. Приказал только, чтобы тебя отправили к нему.

Лонни кивнул и надел пончо, хотя уже насквозь промок, поскольку снял его при разгрузке. Косой дождь полился ему в глаза, едва он вышел из палатки.

Марксмен в зелёной, с матовым покрытием броне, с усталыми глазами, глядевшими словно из пещер, опасливо отодвинулся, уступая ему дорогу. Техи, которые в боях не участвовали, которые, согласно психологическим тестам, проводимым на призывных пунктах, в боях участвовать не будут, иногда, бывало, ставили проходившему мимо марксмену подножку либо наносили удар со спины. Марксмены обычно были слишком измотаны, чтобы протестовать, и (гораздо чаще, чем можно было предположить) физически меньше техов. Сам Лонни — один раз (сказал он самому себе) — только один раз…