Александр Голиков - Цена эмоций

Александр Голиков

Цена эмоций

В один из тихих погожих вечеров, когда в потемневшем небе уже замерцали первые звезды, из невзрачного домика, что стоял на отшибе старой Волнер-стрит, вышел невысокий мужчина средних лет в потертых джинсах, в видавшей виды рубашке навыпуск и стоптанных ботинках. Дополняла убранство мужчины потертая шляпа с засаленными полями какого-то неопределенного цвета.

Мужчину звали величественно и грозно — Лев, но он давно уже привык к невыразительному Лева. Ну не вышло из него Льва Константиновича, что ж поделаешь? Не заслужил, так и остался на всю жизнь Левой: бывший механик-космолетчик, потом бывший каторжник, а теперь… А теперь, по большому счету, никто.

Закрывая расшатанную калитку на веревочку (шпингалет давно проржавел и куда-то делся), Лева отправился вдоль улицы, держа путь на Мейдан-стрит. Бросив мимолетный взгляд на небо, вдруг поймал себя на мысли, что уж очень часто в последнее время думает о космосе, недоступном с некоторых пор. А надо было думать о более прозаичных вещах, нежели звезды. Проще говоря, надо было решить, как жить дальше, вернее — на что, ибо все упиралось в деньги, с которыми у Левы сложились, прямо скажем, непростые отношения. Никак он не мог понять, как это они умудряются так быстро исчезать из карманов! Вот вчера, например, имелась у него вполне приличная сумма, потому что удалось-таки наконец сбагрить плохо работающий универсальный зукрийский дегустатор, найденный им еще во времена первых Походов на Свалку и оставшийся потом доживать свой век у него в сарае, благозвучно окрещенном Левой Отстойником. А уже сегодня от этих денег остался шиш да маленько, только-только, чтобы посидеть у Марка в баре, заплатив, естественно, за вход и заказав в баре самый минимум. А на что потратился? Смех! Купил носки (старые-то совсем прохудились), универсальный ключ-отвертку да несколько банок консервов у бакалейщика Грега. Хоть снова на Свалку. Но Завоз будет только завтра поутру, а с ним и конкуренты, и бродячие псы, и вонь, и местные докучливые насекомые. Или в Отстойнике все же покопаться? Есть там парочка вещей, до которых никак руки не дойдут.

Вообще и Поход, и Свалку, и Завоз, и Отстойник, и прочее, что связывало его сейчас с нынешней деятельностью, Лева про себя величал не иначе, как с большой буквы. Это после того, как и Поход, и Сбыт, и Поиск более-менее пригодных и не слишком-то изношенных Вещей приобрели для него определенный смысл и обозначили какую-то цель в жизни, когда решаешь, что можно приспособить к делу, а что, увы, уже никак, что возможно починить или отремонтировать, а что, к сожалению, надо просто выкинуть. А ремонтом заниматься он умел, ведь в бытность свою ходил механиком на межпланетниках в своем Аргунском секторе, и руки у него, как говорил бригадир, росли откуда надо. Вот и пригодилось знание предмета. Разве мог он когда-нибудь представить, что станет со временем обыкновенным старьевщиком, никчемным, в общем-то, человеком, зарабатывающим на жизнь тем, что продаст со Свалки? Но самое страшное — его затянул со временем сам процесс собирательства, потому что любое дело, которому отдаешься весь, без остатка, даже такое неблагородное и непотребное, подсознательно затягивает, более того, постепенно растворяет в себе. И одному Богу известно, во что бы он вскоре превратился, если бы у него не было одного увлечения, одной отдушины — вечернего просмотра у Марка в бар-клубе шоу-денса — самого прекрасного зрелища, какое он только видел в жизни. Да он и жил-то, собственно, теперь лишь для этого, все остальное интересовало его постольку-поскольку.

Лева опять посмотрел вверх. Звезды только-только выплескивались на небо и, как всегда, завораживали взгляд. Что у него в этой жизни осталось? Эти звезды, еще те самые танцы с кассет, что Марк демонстрировал у себя в бар-клубе. Невероятное, непостижимое зрелище. Бально-спортивные танцы, искусство с далекой Земли, необъяснимым образом получившее распространение и сумасшедшую популярность почему-то именно здесь, на окраинах сектора.

Почему и как это случилось — пусть выясняют социологи, для остальных то был просто свершившийся факт, данность, чудачество и очередной непредсказуемый зигзаг изменчивой моды, когда обычные развлечения уже как-то не прельщали, приелись и, больше того, надоели до такой степени, что человеку прямо-таки позарез требовалось что-то новенькое, неординарное, доселе невиданное, нестандартное. А спрос, как известно, всегда рождает предложения, пусть даже и такие эксклюзивные. И, как ни странно, они пришлись ко двору: вы хотели чего-то необычного, неожиданного, ласкающего взор как настоящего эстета, так и простого обывателя и в то же время дающее обоим истинное наслаждение при виде того, что может сотворить человеческое тело, отданное во власть музыки и движения? Пожалуйста, получите! Вот вам бально-спортивные танцы, полузабытое искусство с далекой Земли, наслаждайтесь!

Тогда, работая по контракту механиком на планетолете, Лева принял это искусство всей душой и сердцем, и для него в том не было ничего удивительного: а чем занять себя после изнурительных вахт на межпланетнике, когда книговизор предполагал хоть какую-то работу мысли, а думать ни о чем не хотелось? Боевики, с извечным набором одних и тех же героев и сюжетных ходов и отличающиеся друг от друга лишь названиями, осточертели до такой степени, что он швырял в голопроектор что под руку подвернется, а тут случайно увидел, как сосед смотрит м-кассету с танцующей парой, и просто остолбенел. Это было ново. Смело. Неожиданно. Но главное — красиво необычайно. До того красиво, что Лева совсем потерял голову, влюбившись без памяти в это зрелище, и продал свою душу, со всеми ее потрохами, этому волшебному искусству. А оно, в свою очередь, отплатило взаимностью, затронув в этой самой душе какие-то свои потаенные струны, разбудив в нем такие эмоции и чувства, о которых Лева и не подозревал. Его зачаровало, заворожило и пленило навсегда. Очевидно, мало иметь душу, надо, чтобы она еще и жила, и дышала.

А потом он попался с контрабандой, и все полетело коту под хвост. И зачем он только с ней связался?! На жизнь ведь хватало, на индивидуальный голопроектор почти накопил. А как мечтал в отпуск слетать на Землю, чтобы воочию, «вживую», полюбоваться на выступление профессиональных пар! Ведь в голопроекции, пусть и очень реалистичной, многого не ощущается, та же атмосфера и обстановка, к примеру, или исходящая от пар мощная энергетика, сводящая с ума и подчиняющая себе своей неистовой силой! Да и сам хотел кое-чему научиться, а в результате — Итшийские болота, трудлагерь и срок (три местных годочка с конфискацией), отбыв который заработал пожизненную дисквалификацию. Одинокий (вырос в сиротском приюте), никому не нужный, без работы (кому нужен бывший каторжник?), он стал тем, кем стал. Одно утешало: пока они там, на Итшае, осушали эти чертовы болота, мода на танцы только-только подкатила сюда, в Аргун-сити, где он потом и стал жить, сполна рассчитавшись за свою глупость, жадность и невезение. Совершенно чуждое, вроде, его жизни искусство, а вот, поди ж ты, прикипело к нему намертво, оно просто не дало ему сойти с ума, и помогло, и спасло. Особенно там, в трудлагере, когда, замерев в оцепенении, смотрел через старенький голопроектор вместе с остальными поощренными танцпрограмму четырех-, а то и пятимесячной давности, переживая внутри все перипетии и нюансы танца. Именно внутри, ибо внешне Лева всегда оставался человеком замкнутым и нелюдимым, даже угрюмым. Внутри же у него царила гамма чувств и эмоций, которым вполне мог позавидовать и экспансивный, увлекающийся человек.