Владимир Фирсов - Возвращение

Фирсов Владимир

Возвращение

Владимир Фирсов

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Из приказа по Институту времени: Росина

Владимира - временно, до слушания его дела

Трибуналом Чести,- от полетов отстранить.

1

Он прекрасно понимал, что жить ему осталось несколько минут, потому что чудес не бывает, и пытался сохранить последние душевные силы на то, чтобы этот свой смертный путь пройти перед односельчанами твердо, с поднятой головой. Но голова то и дело опускалась, словно шею ему оттягивала фанерка с надписью "Партизан", и тогда он видел свои босые ноги, медленно разгребающие свежевыпавший снег. Когда же он поднимал голову, то видел все приближающуюся к нему желтую букву П, с перекладины которой свисала петля из толстой веревки. Избитое тело болело, но эта боль воспринималась как-то странно, словно во сне, когда тебя мучает кошмар, понимаешь, что он только снится тебе, но проснуться не можешь.

Петля закачалась прямо перед лицом, а под ногами заскрипел шаткий ящик, и он понял, что сейчас, через несколько секунд, жизнь оборвется. И тут его охватило удивительное чувство, какое, наверно, бывает в жизни у человека лишь единожды, в минуты высочайших свершений - таких, что превыше жизни и смерти и других величайших ценностей на свете. Ощущение было ошеломляющим, оно разом высветлило измученный ожиданием смерти мозг, сняло боль с отмороженных ступней, со скрученных проволокой рук, прояснило зрение и слух. Тогда он взглянул на своих палачей, и под его взглядом железное каре дрогнуло, попятилось, побежало. Но взгляд был быстрее бега тяжелых солдатских сапог, которые совсем недавно беспощадно били его в лицо, грудь, живот, и он с радостной ненавистью видел, как настигнутые его взглядом фашисты опрокидывались на снег и замирали, царапая коченеющими пальцами ту землю, которую пришли поработить. Он хотел что-то крикнуть, но петля сдавила горло, дыхания не хватало, и он вдруг подумал, как обидно умирать в тот миг, когда свершилось величайшее в его жизни событие. И с этой мыслью он проснулся.

Над его головой был белый потолок, за открытым окном шелестели под теплым ветром березы, и от их дрожания по стене плясали веселые солнечные зайчики. Боль в перехваченном веревкой горле исчезла. Он несколько секунд лежал неподвижно, пытаясь осмыслить кошмарное видение, а когда память подсказала ему, что это был вовсе не сон, резко сел на кровати, откинув одеяло.

В том, что приснившиеся ему события происходили на самом деле, он был теперь уверен на сто процентов - ну, может быть, на девяносто девять с половиной. Но раз он жив, не повешен, а лежит в удобной одноместной палате госпиталя или больницы, значит, чудо все-таки случилось, и его спасли и даже вывезли в тыл, потому что в прифронтовых госпиталях, где ему уже пришлось побывать в самом начале войны, таких условий быть не может.

Его трезвый крестьянский ум деятельно заработал. Он внимательно оглядел комнату, В ней не было ничего, кроме кровати да тумбочки рядом. Тумбочка была не фанерная или деревянная, а неизвестно из чего - стекло не стекло, металл не металл. На ней стоял графин с водой и стакан. Непривычным показалось ему и окно - без рам, стекол и ставен, словно здесь никогда не бывает холодов, дождей или ветров. Не иначе в Среднюю Азию отвезли, подумал он, но тут же засомневался, потому что березы за окном выглядели совсем по-русски. Тогда он оглядел себя: вначале пижаму, которая показалась ему очень уж легкой и удобной (он снова не мог понять, из чего она сшита), расстегнул пуговицы и увидел поперек своей груди цепочку шрамов от пуль и еще какую-то белую пуговку, прилипшую к коже напротив сердца. Он попытался отколупнуть ее, но в это время бесшумно открылась дверь и в комнату вошел высокий загорелый человек в белом халате.

- Доброе утро, - произнес он неторопливо и сел на уголок кровати. - Я ваш лечащий врач, зовут меня Сергей Иванович. Как вы себя чувствуете?

Голос у врача был красивый и певучий, но звучал слегка непривычно словно с каким-то иностранным акцентом.

- Хорошо, - коротко ответил раненый. Странные интонации в голосе врача вызвали в нем затаенное чувство тревоги, причин которой понять он не мог, и смотрел на своего собеседника во все глаза, еще не разделив ощущений сна и пробуждения.

- Ну и замечательно, - улыбнулся врач. - Ранения у вас были тяжелые, но сейчас все позади, опасности для жизни никакой. Функции мозга тоже, судя по всему, не нарушены. Тем не менее я задам вам несколько вопросов, главным образом для проверки памяти. Итак, имя, отчество, фамилия?

- Дедом меня кличут, - буркнул в ответ раненый. Странный, словно не русский певучий голос врача мешал ему отвлечься от кошмаров недавнего сна. Ему в голову вдруг пришла дикая, сумасшедшая мысль, которая объяснила асе странности, - он все еще в плену, и все эти немецкие вежливые штучки - только способ втереться в доверие и разузнать что-то об отряде. Ему показалось подозрительным и не наше белье - он всю жизнь носил исподнюю рубаху и кальсоны с завязками, а о пижамах и не слыхивал, - и сверкающая тумбочка, словно не русскими руками сделанная, и такая просторная палата, какой не может быть у армии, понесшей огромные потери, и странное, нерусское окно без рам.

- Да, - согласился врач. - Дед - ваша партизанская кличка. Вы командир Столбовского партизанского отряда. Нам рассказал об этом Владимир Росин - вы его помните?

- Не знаю такого, - ответил Дед. Он действительно слышал эту фамилию впервые и не знал, что так зовут летчика, прилетевшего к ним на чудной секретной машине.

- Росин - это тот человек, которого вы отбили у немцев, из-за которого попали в плен. Вы видели его мельком, в горячке боя, и имени его не знаете. Поэтому пока не будем о нем говорить. Но мне неудобно называть вас Дедом, к тому же, по-моему, вы моложе меня, а мне сорок лет. Скажите, вы помните, как вас зовут?

"Ишь, как завертывает, - подумал с внезапной яростью раненый. - Хрен я тебе скажу хоть слово. Три дня, три ночи терзали - не добились, так теперь лаской хотите?"

- Не помню! - закричал он с ненавистью. - А вот что помню хорошо что вас, гадов, разбили под Москвой, и драпаете вы теперь без порток по русскому морозу, и будете драпать аж до самого Берлина! И больше ничего я тебе, фашистская сволочь, не скажу!

Сердце у него бешено колотилось. Он откинулся на подушку и даже не обратил внимания на странную, не то металлическую, не то стеклянную, змею, которая поднялась из-за кровати и на миг прижалась к его плечу. Он глядел на врача ненавидящим взглядом, а тот... тот растерянно хлопал глазами, затем рассмеялся - прямо закатился от смеха, потом вдруг посерьезнел, вытер слезы.

- Мы все могли предположить, - сказал он, поднимаясь с кровати, - но что вы примете нас за фашистов... - Он развел руками. - Я пока вас покину, вы поспите, успокойтесь. Через несколько дней вас отвезут в Москву, и тогда мы сможем снова побеседовать. И с Роенным вы повидаетесь - в лицо-то вы его, надеюсь, помните?