Валентина Журавлева - Сквозь время. (Сборник)

Валентина Журавлева. Сквозь время

В.ЖУРАВЛЕВА

Сдавайтесь, пространство и время!

Куда вам тягаться

С надеждой, зажженной в умах!

Еще ни в одной теореме

Не вычислен был

Человеческих крыльев размах.

П.Антокольский

Содержание

Небесный камень.

Звездная соната.

Голубая планета.

Шестой экипаж.

Алмаз в 20 000 каратов.

Сквозь время.

Эксперимент 768.

За 20 минут до старта.

Над пустыней хила.

Основатель колонии.

НЕБЕСНЫЙ КАМЕНЬ

Пять веков назад около города Энзисгейм на Верхнем Рейне упал метеорит. Его приковали цепями к стене церкви, чтобы дар небес не был взят обратно. Искусный гравер выбил на нем надпись: “Об этом камне многие знают многое, каждый что-нибудь, но никто не знает достаточно”.

Думая об истории Памирского метеорита, я невольно вспоминаю эти слова. Да, мне многое известно о нем, пожалуй, больше чем кому бы то ни было. Многое — но не достаточно!

Сейчас, когда все осталось позади, я могу спокойно взглянуть на происшедшее. Правда, некоторые подробности стерлись в памяти, некоторые припоминаются смутно, словно давнее, хотя и очень реальное сновидение. Но главное, основное, я помню отчетливо. Так отчетливо, будто это случилось только сейчас.

Я помню, как полгода назад в газетах впервые промелькнуло сообщение о падении в районе Памира крупного метеорита. Сообщение было коротким — всего несколько строчек, но оно сразу же заинтересовало меня.

Казалось бы, что интересного для биохимика в падении метеорита? Однако мы, биохимики, с волнением следим за каждым сообщением о метеоритах. В осколках “небесных камней” мы ищем разгадку возникновения жизни на Земле. Говоря менее романтично, но более точно — изучаем углеводороды, содержащиеся в метеоритах.

В тот день, когда появилось сообщение о Памирском метеорите, я обдумывал серию опытов по синтезу аминокислот. Эти опыты должны были завершить давнюю полемику с моим японским коллегой, профессором Акабори. Анализ углеводородов в метеорите мог сыграть не последнюю роль в полемике, и я решил позвонить Евгению Федоровичу Никонову, директору Института астрофизики и моему старому другу.

Очень хорошо помню, с каким — непонятным мне самому — волнением я снял трубку. Никонова в институте не было. Заместитель Евгения Федоровича сказал, что метеорит упал в труднодоступном районе, экспедиция только накануне вылетела из Москвы и, по-видимому, поиски продлятся несколько месяцев.

Весь этот день меня не покидало чувство смутной досады. Обсуждая с ассистентами план опытов, я невольно думал о метеорите и, кажется, несколько раз ответил невпопад.

Потом, когда эксперименты начались, работа с ее неудачами и успехами, горестями и радостями оттеснила все посторонние мысли. Должен признаться, результаты экспериментов оказались несколько неожиданными. Получалось так, что обоим нам — Акабори и мне — следовало уточнить свои гипотезы. Я до глубокой ночи засиживался в лаборатории, пытаясь осмыслить новые факты.

Затем в газетах появилось второе сообщение о Памирском метеорите. Экспедиции удалось разыскать его и на вертолете спустить с высоты четырех тысяч метров. Метеорит, указывалось в сообщении, представлял собой каменную глыбу длиной около трех метров и весом свыше четырех тонн.

Об этом я прочитал поздно ночью и подумал, что утром надо снова позвонить Никонову. Но — случаются же такие совпадения! — именно в этот момент раздался телефонный звонок. Я снял трубку — это был Никонов.

Следует сказать, что Евгений Федорович со школьных времен отличался хладнокровием и выдержкой. Никогда еще (а мы знали друг друга почти полвека) я не видел его взволнованным или потерявшим самообладание. Но на этот раз уже по первым фразам — отрывистым, путанным, по голосу — сдавленному и прерывающемуся, я понял: произошло нечто совершенно необыкновенное.

Нужно срочно, немедленно, как можно скорее приехать в Институт астрофизики — таков был смысл слов Никонова.

Я вызвал машину. Часы у подъезда показывали пять минут первого. Мне почему-то очень ясно запомнился освещенный циферблат часов. Потом я уже не следил за временем — слишком быстро развивались события. Но тогда, у подъезда, открывая дверцу машины, я взглянул на часы и надолго запомнил две стрелки, почти слившиеся у цифры 1.

Машина неслась по опустевшим улицам. Моросил дождь. Цветные огни реклам и вывесок отражались в мокром зеркале асфальта. Я думал о тех, кто не спит в этот поздний час. О тех, кто под окуляром микроскопа, за хрупким стеклом колб, на бумаге, исписанной длинными рядами формул, ищет Новое. Я думал об удивительной судьбе открытий: сегодня еще никому не известные, они завтра властно врываются в жизнь, меняя и перекраивая ее…

Шелест шин, тихий рокот мотора убаюкивали. Огни, мелькавшие за ветровым стеклом, стали расплывчатыми, потом слились, потускнели… и я задремал.

Проснулся я от холода. Дверца машины была открыта. Шофер тряс меня за плечо.

В окнах многоэтажного здания Института астрофизики горел свет. Еще не зная в чем дело, я подумал, что это связано с Памирским метеоритом. Впрочем, что же могло быть особенно необычного в метеорите?

Была ночь, но в институте жизнь не затихла. По коридорам сновали сотрудники, взволнованные, сосредоточенные; из приоткрытых дверей доносились оживленные голоса.

Я прошел к Никонову. Евгений Федорович встретил меня на пороге своего кабинета. Должен признаться, что до этого момента я не придавал особого значения случившемуся. В конце концов, мы, ученые, склонны иногда преувеличивать свои удачи и неудачи. Когда после долгих попыток удавалось осуществить какую-нибудь реакцию, у меня тоже появлялось желание поднять на ноги всю Москву…

Но Никонов… Нет, мне очень трудно это передать. Только тот, кто знал выдержку и невозмутимость Евгения Федоровича, мог понять, насколько он — всегда такой уравновешенный! — взволнован. Расстегнутый воротник, сбившийся галстук, бледное лицо, сжатые губы, прядь волос, упавшая на лоб… Все это я заметил в какую-то долю секунды.