Александр Абрамов - Черная топь

Александр Абрамов, Сергей Абрамов

Черная топь

– Это не шутка,- сказал секретарь редакции районной газеты,- я действительно верю в леших, домовых и русалок.

Он без улыбки взглянул на сидевшего перед ним московского журналиста. Сбоку от него в окно виднелась река, застроенная по берегам складами и бараками.

– Конечно, в этом прозаическом оформлении реки русалки не водятся, - прибавил он.

– Я не видел их и в ее поэтическом оформлении, когда к городу по шоссе подъезжал, - усмехнулся москвич. - Камыши, осока, плакучие ивы. Самое русалочье раздолье.

– Вы случайно не лесом ехали? - спросил секретарь.

– Лесом. Даже грибы искал, когда машина забарахлила. Только с лешим не встретился.

– А могли бы, - серьезно сказал секретарь. - У нас тут его видали.

– Кто? Бабки?

– Зачем бабки? Я, например.

Разговор этот уже начинал раздражать московского журналиста. "Разыгрывает, - подумал он, - штучки с первого курса. Я тоже кончал факультет журналистики - знаю".

– Думаете, мистифицирую? - словно прочел его мысли секретарь. - Марксистски подкованный атеист и вдруг в русалок и леших верит!

Москвич усмехнулся и вывернулся:

– Ну насчет "верит" - это вы слишком. Есть у Юрия Казакова рассказ "Кабиасы". Читали, наверно? Ну вот и фантазируете о первобытном страхе человека наедине с природой и ночью.

– Бросьте, - перебил секретарь, и опять нельзя было определить степень его серьезности, - марксистки подкованный атеист не фантазирует на литературную тему. Он размышляет о другом. Во-первых, домовые, лешие и русалки не от религии. Это народный фольклор, остатки древних легенд, уцелевших с доисторического прошлого. А вы обратили внимание, что у разных народов одинаковые поверья? У немцев - гномы, у англичан - лесные эльфы во главе с Пэком, прославленным Киплингом, у норвежцев - тролли, у русских лешие и водяные. Почти всегда добрые и безобидные существа, страшные лишь для детей. Они боятся людей и встречаются только в глуши, подальше от городов и селений. Лично я удивляюсь, что наука, которая даже в Библии ищет следы пришельцев, до сих пор не заинтересовалась истоками языческих поверий.

– Эффект "пси" в народной фольклористике, - лениво протянул журналист. Давайте мотивации.

Секретарь внимательно и, как показалось журналисту, с сожалением посмотрел на него.

– Мотивации? - повторил он. - У нас про это даже на летучках не скажешь, засмеют. Но с вами рискну. Охоту любите?

– Ружья нет.

– Дам ружье. Когда сможете?

– Хоть завтра.

– У меня завтра совещание в райкоме, - вздохнул секретарь, - одному вам придется. Не побоитесь?

– С ружьем-то? И кого? Лешего?

– Может, и лешего.

– Бросьте эти штучки, - проговорил москвич.

– Клянусь дубом, тисом и терновником, - засмеялся секретарь, и опять нельзя было понять подтекста этой шутки. - Про Черную топь слыхали? - вдруг спросил он.

– Что-то рассказывал водитель. Дупелей тьма, говорит.

– Правду говорит. Только в самую топь не лезьте, зелень да ржавчина, сами увидите, вы по краешку, по краешку от поваленной сосны на полкилометра к западу. Тропка приметная. Слева топь, справа малинник.

Добраться до Черной топи с непривычки было не так уж легко, и, проплутав по лесу с полдня, журналист выбрался наконец на опушку, зеленую проплешину в плотной лесной чащобе. Дальше начиналось мелколесье: хилые березки, ольха, орешник да высокая жесткая трава, сочно-зеленая у земли, а наверху светлая, словно выгоревшая на солнце. С такой травы обычно начинается болото, постепенно она становится ядовито-зеленой, скрывая под собой трясину и зыбь.

Журналист достал из рюкзака истертую на сгибах двухверстку и сверился с компасом. Перед ним обозначенная на карте частой лесенкой штриховки лежала знаменитая в округе Черная топь. Москвич находился сейчас в северной ее части, о которой и говорил секретарь. "Где-то здесь должна быть поваленная сосна", - подумал он и тотчас же увидел ее шагах в тридцати вправо, где за малинником из высокой травы выглядывал ее черный горб. Странный разговор в прокуренном кабинете секретаря редакции получал вполне реальное продолжение.

Журналист добрался до сосны, постоял немного, прикидывая что-то в уме, и, внезапно решившись, перешагнул через мертвый ствол. Под ногами не хлюпнуло, значит, идти можно. Путь, однако, был не легкий: тропа то и дело пропадала в траве, под ногами противно чавкала трясина, обдавая сапоги черной вонючей грязью. Колючие лапы можжевельника цеплялись за куртку, хлестали по лицу, и журналист уже раскаивался в своем порыве. Но отступать не хотелось. "В конце концов полкилометра - не крюк. Зато проверим, что за леший здесь водятся". Но вскоре ему стало казаться, что полкилометра давно позади, а под ногами по-прежнему хрюкало болото и низко-низко над головой, только руку протяни, висели уныло-серые неподвижные облака. Тропинка давно исчезла, журналист уже устал вытягивать сапоги из грязевого капкана и проклинать себя за мальчишеское безрассудство, как вдруг очутился на широкой поляне, словно у края неглубокого кратера метров сто в диаметре. С трех сторон его окружал лес: орешник и можжевельник вперемежку с ольхой и осиной, а с четвертой - уходило за горизонт болото, даже не зеленое, а темно-рыжее в сыром полумраке осеннего вечера. Вместо неба - сизо-лиловая муть.

Было что-то жуткое в сонно немой тишине, окружившей его внезапно снизу и сверху. Деревья застыли недвижно и грозно, как ракеты перед стартом. Плотные крученые облака, казалось, совсем не двигались - темные острова на чернильном небе, - а издалека, из трясины, медленно подкрадывалась уже совсем непроглядная темь.

Журналист вспомнил неулыбчивые глаза секретаря редакции, запросто подбросившего ему клятву киплинговского Пэка, и впервые ему стало по-настоящему жутко. Снова вспомнились уже упомянутые в разговоре казаковские "кабиасы", бессмысленный страх, подкрадывавшийся из подсознания, древний страх перед природой и ночью. По спине поползла липкая струйка пота. "Черт меня дернул забраться в эту глухомань, - пробурчал он сквозь зубы. - На дупелей пошел, а ни одного не встретил. Да не на дупелей, а на лешего!" Он деланно хохотнул, и смех его, расколовший стоячую тишину болота, казалось, вернул природе движение и звуки. Пронесся резкий порыв ветра, согнул верхушки деревьев, пронзительно засвистел в кустах, погнал иссиня-зеленые волны по высокой болотной траве, чуть замер вдали и снова вернулся, холодный и колкий, сулящий долгую тоскливую непогоду.