Вячеслав Морочко - В память обо мне улыбнись

Морочко Вячеслав

В память обо мне улыбнись

В. Морочко

В ПАМЯТЬ ОБО МНЕ УЛЫБНИСЬ

Ее зовут витафагия. Она - порождение случая, маленькой аварии в наследственном аппарате живой клетки. Эта юная жизнь нежна, хрупка и чувствительна. Она - сама скромность, классический пример неприспособленности к превратностям жизни. Витафагия поселяется в каждом организме без исключения, но только в одном случае из десяти она находит подходящие условия для роста. И начинает расти - потихоньку, незаметно. Но такой "скромной" она остается лишь до какой-то поры. Наступает время, когда материнский очаг витафагии больше не может развиваться скрытно. Это уже не щепотка клеток, а зрелая опухоль, охваченная нетерпеливым азартом гонки. Она растет теперь, бешено раздирая окружающие ткани, выделяя фермент, задерживающий свертывание крови и заживление ран. Ей уже не страшны никакие медикаменты, никакие убийственные лучи - она, ведет борьбу за жизненное пространство. Но вот в сиянии операционной хирург заносит над ней свой нож... Опухоль удаляется. Однако с ее гибелью увеличивается активность метастазов дочерних витафагий, уже занявших исходные позиции для наступления по всему фронту. Судьба живого организма предрешена. И самое главное, что витафагия, как айсберг, - большая часть болезни протекает подспудно. Она дает о себе знать, когда у нее есть все шансы на победу. Но это уже не болезнь - это приговор, обжалованию не подлежащий.

* * *

С отцом мы виделись редко. У него была своя жизнь. Иногда я тосковал по нему. Но эта тоска была какой-то абстрактной. Отец не отличался общительностью. Он любил говорить то, что думает, а это не всегда доставляло удовольствие. Неожиданно получилось так, что мы с отцом стали сотрудниками. Это произошло в самую счастливую пору моей работы в витафагологическом центре, в тот год, когда я загорелся идеей К-облучателя. Мне понадобился физик-консультант. У отца была своя тема в институте времени, но он первый откликнулся на мое предложение. Моя идея не блистала оригинальностью: облучение стандартным К-облучателем приводило к некоторой убыли массы опухолевой ткани, а я рассчитывал, что если удастся создать широкодиапазонный К-облучатель с регулируемой мощностью и направленным действием, то можно будет начать решительную борьбу с болезнью, особенно в ранней стадии. Когда отец понял, на что я замахиваюсь, он только покачал головой. Он не хотел меня понимать. Наши разговоры выглядели приблизительно так. Он: - Как мне надоели витафагологи. О чем бы ни говорили - все сводится к ранней диагностике. Я: - Ты что-нибудь имеешь против? Он: - Что можно иметь против, если это всего лишь пустые слова? Я: - Пока что. Почему ты над всеми смеешься? Я же не критикую физиков времени, которые возвещают о скором достижении хроносвязи с будущим. Говорят, у вас для этого все готово. Только результатов почему-то не видно. Он: - Это верно. У нас тоже есть любители пошуметь. Кроме профессиональной гордости, существуют еще профессиональные заблуждения. Вот вы, витафагологи, стали настоящими магами анестезии. Под тем предлогом, что наш организм несовершенен, вы добились того, что человек не помнит уже, как должно ощущаться собственное тело. Я: - Ни один уважающий себя врач не решился бы высказать подобную ересь! Он: -Верно. Не решился бы. Но думает именно так. Я: - Мы тоже не боги. Он: - А жаль... Когда человек болен, ему так хочется верить в вас, как в богов...

* * *

Мой К-облучатель получился похожим на огромный махровый цветок. Во время работы гребенчатые лепестки резонаторов начинали светиться и сходство с цветком усиливалось. У зрелой витафагии поразительная живучесть. Она легко приспосабливается к неожиданным воздействиям. И К-лучи не явились исключением. Их терапевтические возможности оказались ничтожными. Зато они вызывали неприятный побочный эффект: когда работал облучатель, больные животные испытывали страшные муки: К-лучи нейтрализовали действие анестезаторов. В фагоцентре к моему провалу отнеслись спокойно, словно заранее знали, чем все кончится. Здесь многие прошли через это. Но для меня все сразу отошло на второй план: я получил удар с другой стороны. Нельзя назвать его неожиданным. У каждого есть приличные шансы с опозданием обнаружить в себе расцветающую колонию витафагии с полным букетом метастазов. В свое время она отняла у меня мать, потом жену. Теперь я опасался за жизнь двух оставшихся у меня близких людей - отца и сына. Но витафагия поразила меня. Рвущая боль пробудилась внезапно. Она терзала и жгла, отнимая силы. Это была непрерывная пытка, Я терял сознание, умирая от одной только боли. Потом, когда ввели анестезирующее средство, я с мальчишеской лихостью сам, без посторонней помощи, добрался до хирургического стола .

* * *

Я спал почти без перерыва неделю. Режим сна ускорял заживление ран. Проснулся в палате. Через большое открытое окно заглядывал каштан. Там был наш сад. Шумела листва. Звенели голоса птиц. Я не чувствовал боли. Предоперационные страхи остались позади. Хотелось петь, смеяться, поделиться с кем-нибудь радостью избавления от ужаса близкой смерти. От ужаса, - но не от самой смерти. Я хорошо понимал, что моя психика стабилизирована действием превосходных транквилизаторов. Но мне было все равно. Мне показалось вдруг, что в палате, кроме меня, кто-то есть. В кресле напротив шевельнулся белый халат. - Это ты, отец?! - удивился я. Грустная улыбка ему как-то не подходила. Я вдруг вспомнил, что в разрывах сна много раз видел родное лицо. Значит, все эти дни отец был рядом. Только сейчас я заметил, как он осунулся. Раньше, я не знал о нем самого главного. Печально, что мне довелось узнать об этом только на операционном столе. Один раз я застонал: не то чтобы невозможно было стерпеть, просто в какой-то момент появилось очень неприятное ощущение, будто из меня вытягивают внутренности. - Разве я делаю больно?! - притворно удивился старый хирург. - Стыдно, молодой человек, ваш папаша был терпеливее. Мы оба больны. У отца это уже давно, и я ничего не знал! Мне показалось, что, несмотря на непривычно мягкое выражение лица, он вот-вот скажет что-нибудь колкое. Я решился заговорить первым. - Скажи, папа, когда же ваш институт наладит хроносвязь с будущим? Я уверен, что там, у них, с витафагией все покончено, и они нам смогут помочь. - В детстве ты увлекался фантастикой. Помнишь фундаментальное ее правило? Люди будущего не могут или не имеют права оказывать влияние на прошлое. Мы, "временщики", склоняемся к мысли, что правило это существует и в жизни. Так что скорее всего придется нашим витафагологам полагаться на свои силы. Отец замолчал. Возможно, он полагал, что я должен выговориться. - Нам только кажется, что мы все на свете умеем, - сказал я. - Мы гордимся своим мужеством и тем, что научились спокойно глядеть в глаза смерти. А витафагия чувствует, когда можно сыграть на нашем тщеславии... - Ничего она не чувствует! - На отцовском лице ожила привычная насмешка. Витафагия давит на вас своей неприступностью. Но вы защищаетесь не от нее, а от тех, кто терпеливо ждет вашей помощи. Что стоит наделить витафагию мистическим разумом, да еще приписать ей свои, не слишком оригинальные мысли? На первый взгляд - невинная шутка. Но есть расчет, что в глазах непосвященных это может и оправдать ваше поражение, и окутать вас таинственным ореолом мученичества... Нет, он определенно не намерен был давать мне поблажек или делать скидку на беспомощное состояние. Я рассмеялся: только отец умел так кстати влепить пощечину. Я был счастлив от того, что он рядом.