Алина Немирова - Оставшийся среди живых

Немирова Алина

Оставшийся среди живых

Алина НЕМИРОВА

ОСТАВШИЙСЯ СРЕДИ ЖИВЫХ

У людей в погребах и подвалах горят смолистые факелы, чадя и потрескивая; в гномьих пещерах искусно сработанные лампы дают ровное желтое пламя; а здесь - мертвенное зеленоватое свечение гнилого дерева. От него лица пленных серы, как камень, окружающий их, а стража... ну, этих не украсит и солнечное сияние. Орки охотно обошлись бы без освещения, но оно, говорят, угнетает душевные силы невольников, и так за ними легче уследить. Вот и тлеет, тлеет гнилой огонь по стенам бесчисленных подземелий. "А вообще-то следить и незачем,- ворчат скучающие стражи. - Копи глубоки, цепи прочны, а руки их - смешно даже! - тонки и слабы. Но Высшие велят не спускать с них глаз. Им, значит, виднее". Не боль, не голод и даже не тяжкий труд истощают их. Не видеть смены дня и ночи, зимы и лета, не иметь возможности остаться наедине с собою или увидеть любимые лица, услышать новое слово или обдумать новую мысль - вот истинная мука; и вечный грохот рудника, и безжизненный свет, и короткие цепи ненавистны им как овеществленные знаки неволи. Вспоминать былое здесь больно, и потому они даже имен своих друг другу не называют - во владениях Врага прекрасные эти имена звучат издевкой... Да, они слабы теперь - умелые мастера, славные воины, знатоки законов мироздания, потерявшие все, что любили в здешнем мире; они работают, работают столько, сколько от них требуют, работают молча, хотя никто не запрещает им разговаривать. Зачем? Между собою они обойдутся и без слов, а страже их мысли знать ни к чему... Да, ладони их черны от въевшейся железной пыли, сгорблены плечи и глаза тусклы, но они работают уверенно и точно, любой инструмент словно сам ложится им в руки; и в этом мерещится стражникам тайная угроза, и смутный страх заставляет их рычать и ругаться, и бить наотмашь по серым, чужим, недоступно замкнутым лицам. И пленные молча утирают кровь, и возвращаются к работе, и вгрызаются кирки в тело гор, и дробятся рудоносные жилы, и уходят по бесконечным колодцам вверх корзины с рудою - на новые мечи, и копья, и цепи для новых рабов. А там, на недоступных верхних ярусах, неусыпно бдели господа смотрители. Они редко спускались в "ямы" - ленились, да и побаивались. Впрочем, Высших и тем более самого Владыки они боялись еще больше, а он строго спрашивал за недосмотр. И вот однажды смотритель колодцев второго десятка заметил, что руда из семнадцатого излишне измельчена; заранее распаляясь гневом на поганцев, по чьей милости приходится надрываться, он спустился в глубины и потребовал, чтобы ему указали нарушителей. Их было восемь штук в той яме - рваные тряпки, все на одно лицо. Смотритель выкрикнул наугад: - Мерзавцы! Облегчить себе жизнь задумали, до кормежки время протянуть? Кто посмел нарушить установления? Мерзавцы молчали. Смотритель затопал, завизжал, брызгая слюной - на подчиненных это действовало безотказно. Но эти, закоренелые, даже не дрогнули. - Думаете, хуже быть не может? - орал смотритель, обретая уверенность в мощи своего крика.- Я вам сделаю втрое, вдесятеро хуже! Будете знать у меня, паучья сыть, как драгоценную жилу в пыль истирать! - Эту руду следует измельчать,- произнес вдруг кто-то хрипло, но уверенно. Смотритель умолк на полуслове и стал озираться, недоумевая, откуда тут мог появиться кто-то из Высших: неужто они и впрямь умеют ходить невидимками? Но никого не было в пещере, кроме четверых перепуганных орков да молчаливых рабов. - Кто... кто это сказал? - теряя от неожиданности голос, просипел смотритель. - Я сказал. Эта руда с примесью, с ней требуется особое обращение. А, вот откуда слышна странная речь: шестой в ряду! Начальник мотнул головой, и стражники, с лязгом вытащив ножи, придвинулись к шестому. - Великий знаток! - фыркнул смотритель.- Кто тебе позволил своевольничать? - Наверху должны были заметить, что руда другая, а работа прежняя,последовал ответ без всякого страха.- Нас наказали бы. А вы разве не заметили разницы, мастер? Уничижительная насмешка, почти неприкрытая! Едва не лопаясь от ярости и страха, смотритель сумел только выдавить, багровея: - Взять его! И стражники, трепеща, кое-как отомкнули цепь, державшую шестого у стены и, скрутив ему локти, поставили на ноги. Застывшие черты ослушника исказило болезненное отвращение. - Уберите лапы! - сквозь зубы бросил он. Остальные семеро явственно напряглись и замерли. А смотритель, мгновенно успокоившись, потер пухлые лапки: - Ого! Пальчики наших воинов тебя щекочут, неженка? Отлично, превосходно! Наверх его, ребята! Там потолкуем! А вы, сволочи, за работу! Выполните урок за своего дружка! И снова застучали молотки, завизжала лебедка; и пятый в ряду прошептал еле слышно: - Он выдал себя. Его убьют теперь! - Счастливец,- отозвался седьмой.- Он скоро освободится...

* * *

Cнова подземелье, но намного ближе к поверхности; здесь гривы факелов мечутся под сквозняком, и воздух кажется холодным по сравнению с затхлыми, теплыми недрами. Странное начало наказания: горячая вода, мыло и жесткий гребень... И чyдесное ощущение легкости в теле, избавленном от мертвого бремени железа. Недолгое блаженство - опять лезут омерзительные волосатые лапы, и сыромятный ремень стягивает не успевшие отдохнуть запястья. - На колени, падаль! Не видишь, кто перед тобой? Вижу. Ты гостил у нас когда-то давно, я помню. И по ту сторону Моря Разлуки не забуду. И теперь я рад тебя видеть: это предвестие скорой смерти... Но господин с лицом мраморной статуи, в богатом одеянии цвета запекшейся крови, лишь отгоняет ретивого орка: - Не усердствуй, приятель! Глянь, как бедняжку трясет, когда ты за него держишься! Орк, осклабившись, отступает в угол. Хозяин подземелий придвигается, приподнимает белым холодным пальцем подбородок пленника: - Не переносим орков, да? Знавал я некий род с подобным свойством... Дай же полюбоваться на неувядающую красоту! Он совсем молод, шестой из восьми. Люди не дали бы ему и тридцати лет. Темные волосы, еще слегка влажные, обрамляют впалые щеки. Высокий лоб, серые глаза. Бесконечно усталые глаза, прищуренные от непривычно яркого света, полные неутоленной ненависти. - Зря молчишь. Тебя хорошо отмыли, легко узнать знакомые черты, нежданно нашедшийся отпрыск нольдорского корня! Странно, как удалось тебе уцелеть? Слугам моим приказано убивать таких как ты... И все же ты - несомненно из Нольдоров. Кто еще даже под угрозой гибели не преминет блеснуть своей мудростью и знанием? Назови же мне свое имя и род! Молчание. Владыка продолжает, словно и не ждал ответа: - Три дома, три дома вас было. А сколько осталось? Финрод сражен моею силой, Ородрет - орочьей стрелой. Где гордый Фингольфин и двое сыновей его? Где дети пресветлого Феанора? Потеряв память и имя, один скитается безвестным бродягой, прочим лишь у Мандоса нашлось место... Ни внуков, ни правнуков не осталось. А ведь я знал их, всех хорошо знал и помню. Но ты, возможно, не из дома Финве? Или родился уже здесь, вдали от Амана? Ну же, назовись, чтобы я мог воздать тебе подобающие почести! С трудом размыкаются отвыкшие от речи губы: - О, ты воздашь! Огнем, и железом, и раскаленными угольями! Знающий имя властен над душой. Я тебе этой власти давать не хочу. Если ты столь могуч разумом и всеведущ, как полагают твои приспешники, узнай сам! - Ты вынуждаешь меня применить силу? Не боишься боли? - искренне удивился Владыка.- Точнее, просто хитришь: пусть истерзают мою бренную оболочку, тем скорее душа достигнет Благословенного края - так ты задумал? Но здесь сбываются только мои замыслы! Ты уйдешь, когда я отпущу тебя, не раньше! Не оглядываясь, он прищелкнул пальцами, и орк, выскочив из угла, придвинул ему кресло. Владыка сел, вытянув ноги, в позе беспечного отдыха; пленник стоял перед ним, стиснув зубы - связанные руки свело судорогой, в висках пульсировала боль: нельзя безнаказанно глядеть на Властелина Тьмы. И он старался смотреть поверх головы сидящего на пляшущее пламя факелов. - Прекрасно! - удовлетворенно молвил вдруг Владыка.- Ты смотришь на огонь, не мигая! Привычка всех работающих у горна и наковальни. А! Зрачки сузились! Значит, я нащупал нить. Так ты кузнец, дружок? Молчишь? Боишься, что не сумеешь убедительно солгать? Незачем - дальнейшее угадать нетрудно! Еще мгновение размышлял он, потом снова подозвал орка: - Отведи его в самую тесную и самую пустую камеру, какая найдется, да передай, чтобы там не вздумали ни кормить, ни поить! - Обернувшись к пленнику, он добавил с любезной улыбкой: - Не хочешь называться, не стану настаивать. Ступай, поразмысли в тишине и прохладе. Когда встретимся вновь, ты поймешь, что ничего еще не смыслишь в пытках и мучениях!