Олег Котенко - Тернистые дороги времени

Котенко Олег

Тернистые дороги времени

Олег Котенко

ТЕРНИСТЫЕ ДОРОГИ ВРЕМЕНИ

Глава 1.

Грушницкий снял тяжелые очки, порядком натрудившие переносицу за целый день. Неужели мало отчисляют на исследования, что многочисленные, тем более в наше время, академики не могут изобрести чего-нибудь получше:

очки больше полугода не носятся, а надежные - дорогие. Грушницкому рекомендовали контактные линзы, он даже купил их однажды после долгих уговоров врача, но через полчаса побежал обратно в аптеку: линзы нестерпимо резали глаза.

Скудный электрический свет от настольной лампы желтил листы бумаги ненавистного формата А4. Почему-то Грушницкий терпеть не мог форму обычного печатного листа, она раздражала его, доводя до бешенства. Но что поделаешь, приходится покоряться распространенному и общепризнанному. Тихо потрескивал волосок лампочки, вызывая содрогания зыбкого круга света на столе.

А за окном стояла ночь, пронизанная светом редких фонарей. Какой тоскливый пейзаж!.. Резко зазвонил телефон, но так же резко замолчал, словно испугался собственного дребезжащего голоса в тихом кабинете, уставленном хромированными приборами. Запоздалый автомобиль прожужжал на дороге под окнами Института: вырвался из вязкой тьмы, на миг скользнул в отбрасываемый фонарем свет и скрылся в тоскливой дали. Видимо, выехал на трассу, ведущую из города. Грушницкий прислонился лбом к прохладному оконному стеклу. Говорят, головная боль вызывается накопившимся в коже на лбу статическим электричеством и от нее помогает такая вот процедура. Якобы, оконное стекло заземляет это самое электричество, и головная боль утихает.

Якобы. В который раз Грушницкий убедился в никчемности газет, где пишут всякую белиберду, лишь бы выпустить очередной номер. А люди верят, верят же!

- Владимир Васильевич!

- Что? - откликнулся Грушницкий, не отрываясь от стекла, на котором уже всплыло мутное пятно от его дыхания.

- Там опять...

- Что опять?

- Ну, эти... Вихри.

Вихри. "Как много в этом слове..." Для профессора Грушницкого оно означало лишь непредвиденные и очень досадные неприятности. Иногда он думал, что это словно вполне могло войти в слэнг младших научных сотрудников, которым от вихрей проблем было еще больше.

Длинный коридор закончился нескоро, и потому времени для раздумий хватило с головой. Грушницкий уже жалел о своей затее, рожденной в пылу творческого вдохновения. Странное сочетание: "ученый - творческое вдохновение". По мнению Грушницкого, так могли рассуждать только "штатские":

некогда прослужив в армии многим больше двух положенных лет срочной службы и дойдя до гордого офицерского звания "капитан", Владимир Васильевич стал употреблять это определение в адрес каждого, кто не относился к его окружению. Хотя и не был уверен, что делает правильно. В данном случае "штатские" - это все остальные, кто не работает в Институте. Но вернемся к мыслям, проносящимся в голове усталого профессора.

Действительно, десять лет назал он был молод и горяч, силен духом и крепок волей. Готов был горы свернуть, и не существовало неразрешимых проблем. Так и возник бредовый, если судить на трезвую и, не в обиду будь сказано, здоровую голову, но абсолютно "научновыглядящий", как любил говорить сам Грушницкий в молодости, если судить умом ученого, опять же не в обиду будь сказано, проект под таким же бредовым названием "Дорога времени".

Сколько всего было сделано за десять лет... Перечислять бесполезно, да и не припомнишь всего, что там было. Были ошибки, которые искуплялись долгими бессонными ночами, а потом дигнозами меланхоличного доктора:

переутомление. "Отдыхать надо", - говорил он голосом сибирского целителя, покато кивая головой. Грушницкий улыбнулся, вспомнив комичное выражение лица Геннадия Андреевича Левина, почти всю жизнь проработавшего в Институте врачом. Местным доктором, так сказать. Оно и понятно, занимаются ведь в злосчастном заведении черт знает чем. Такую науку выдумали, даже не выговоришь с первого раза: хрономониторология. А, спрашивается, зачем?

Конечно, человек ведь царь природы, а под "природой" с недавнего времени понимается не только обычная земная среда обитания, а вместе с ней и космическое пространство, и... Ну, это еще ничего, цветочки, как говорится.

Космос он и есть космос, а существует, по мнению уважаемого товарища Ценценова, закадычного друга профессора Грушницкого, для того, чтобы его исследовать. Так ведь дальше пошли, на время замахнулись. А кто замахнулся?

Грушницкий и замахнулся, чтоб ему жить сто лет. Построил кучу приборов, агрегатов, установок и прочих непременных аттрибутов технического прогресса.

И вот десять лет уж мучается, а только вихри и видели.

Наконец, коридор закончился и резко перешел в огромный зал с белоснежными, как в кабинете стоматолога, стенами. Кроме того, зал был заполнен ярким белым светом, который тысячекратно отражаясь от стен, до боли резал глаза. Посреди зала надрывным ревом исходила та самая установка "ДВ-ГВВ", сверкающая кучей никелированных трубочек и стеклянных экранов.

Спешно надет белый халат с крошечной подпалинкой на правом кармане горящая сигарета в карман завалилась, чисто профессорская растерянность...

пожалуй, только художники могут посоревноваться в этом деле с профессорами.

Как водится в таких случаях, от халата тут же что-то оторвалось и покатилось под стол у стены. Скорее всего, это была пуговица; на почти остром накрахмаленном халате торчало уже несколько пучков белых ниток. Там, где должны быть пуговицы. Все некогда.

Грушницкий подбежал к огромному экрану, сотворенному по специальному заказу из толстенного пуленепробиваемого стекла. Он был прозрачным, только слегка серебрилось защитное покрытие с той стороны: чтобы свет не слепил глаза. Внутри творилось нечто невообразимое, опять же для глаз "штатского".

Стальная камера, размером с три "Волги", выстланная изнутри свинцом и тонким слоем, сантиметра в три-четыре, вольфрама. Сама сталь также располагалась в два слоя, а между ними - шуба из огнеупорной глины. Вот так выглядит установка Грушницкого, если не учитывать паутины проводов, труб и трубочек, оплетающих камеру со все сторон, и стройных рядов индикаторов, расположенных чуть поодаль. Сейчас камера содрогалась от мощных ударов изнутри. Через прозрачный экран был виден багрово-красный жгут, скрученный из множества пылающих нитей. Жгут неистово бился в камере, словно буйнопомешанный, запертый в палате не привязанным. Даже толстый бетонный пол, уходящий фундаментными корнями глубоко в землю, мелко дрожал под ударами вихря.