Владислав Петров - Время под колоколом

Петров Владислав

Время под колоколом

ВЛАДИСЛАВ ПЕТРОВ

ВРЕМЯ ПОД КОЛОКОЛОМ

...Осени старая лошадь скачет своей дорогой. Осени старая лошадь с красною бородою, на губах - пена, а за осенью - дух океана и блуждающий запах могильного тлена. Эти дни, что с небес ниспадают, как пепел, этот пепел, который должны разнести по земле голубки, эти нити, сплетенные забытьем и слезами, это время, дремавшее долгие годы под колоколами, эти ветхие платья, эти женщины, видящие, как падают снежные хлопья, эти черные маки, взглянув на которые, люди прощаются с жизнью - все мне попадает a

руки, которые я подымаю к дождливому небу...

П. Неруда "Осень"

Карлос II, король

Его католическое величество возвращался в Толедо из Эскориала в дурном расположении духа. Часть пути он проделал верхом и теперь, утомленный, сидел, забившись в угол кареты, и по старой привычке грыз ногти.

Он ощущал, как в глубине души поднимается волна черной желчи, и с непонятным даже ему самому наслаждением ждал, когда она окончательно созреет и выплеснется наружу. Болезненно самолюбивый, он словно специально взвинчивал себя: гнев, как наркотик, освобождал его от страха за свое королевское достоинство.

Против ожидания пребывание в Эскориале не развлекло короля. Строительство нового дворца продвигалось медленно - не хватало денег. Карлос знал об этом, но все равно вид полувозведенных поросших мохом стен удручающе подействовал на него. Замок-дворец выглядел символом всего, что делалось в гигантских королевских владениях: размах, претензия на величественность, мрачность и... неоконченность.

Хозяйство страны находилось в совершенном расстройстве. Увеличение налогов и конфискация золота, поступающего из Америки, помогали мало. Карлос уже подумывал над тем, чтобы по примеру отца, короля Филиппа II, объявить государственное банкротство.

Казна была пуста - все съедали многочисленные войны.

Бурлили Нидерланды, строила козни Франция, вероломная Англия, кишащая еретиками, мешала властвовать на море. И даже дома, в Испании, Карлос не чувствовал себя спокойно. Всюду мерещились заговоры, проклятые лютеране плодились, как черви из гнили, и, казалось, никакие костры не в состоянии выжечь эту заразу.

Королевский кортеж перевалил по мосту Алькантара через надоенную осенними дождями Тахо; колеса застучали по мостовой. Карлос вялой рукой сдвинул занавеску.

День близился к вечеру. Убранная золотом карета неслась по притихшим улицам Толедо, и редкие горожане, как мыши, спешили забиться в щели и подворотни, чтобы не попасться на глаза своему отцу и заступнику - своему королю.

Дон Кристобаль, чиновник инквизиции

В то самое время, когда вереница экипажей, сопровождаемая отрядом конной гвардии, приближалась к Алькасару, толедскому замку его величества, чиновник инквизиции дон лиценциат Кристобаль обедал в компании королевского альгвасила Камачо.

В обязанности дона Кристобаля входило знать все, что происходит в Алькасаре: он принадлежал к изобильной армии здешних соглядатаев. В сумрачных покоях замка он обычно пристраивался где-нибудь с краю, прятал лицо в капюшон и смиренно склонялся над молитвенником. Придворные при его появлении прикусывали языки, но дон Кристобаль и не рассчитывал на их откровения и просиживал сутану на жестких скамьях для отвода глаз.

Нужные сведения и без Того текли к нему верным непересыхающим ручейком: альгвасилы и повара, портные и камеристки, прачки и сторожа, дружбой с которыми, иной раз довольно-таки своеобразной, он не гнушался, снабжали его разнообразной информацией. Ему оставалось только отделить зерна от плевел и донести драгоценные крупицы до своего покровителя дона Мануэля де Сааведра, секретаря великого инквизитора.

Камачо, знакомый с закоулками замка не хуже, чем лиценциат с прелестями своей экономки, был для него человеком незаменимым. Впрочем, и дон Кристобаль, случалось, оказывал альгвасилу всякие мелкие услуги.

Близость с чиновником инквизиции столь же опасна, сколь и полезна; поэтому сотрапезник лиценциата, боясь сболтнуть что-нибудь лишнее, предпочитал помалкивать.

Он часто прикладывался к кувшину и по любому поводу согласно кивал. Разговор шел о гибели в Эскориале шута Диего.

- Все в руке Божьей,- назидательно говорил дон Кристобаль, приступая к десерту.- Господь призывает к себе лучших. Никто из шутов не был так близок к его величеству.

- Он был добрым католиком,- вторил Камачо.- На аутодафе в день Пречистой Девы он сам вызвался поджечь костер.

- Теперь место Диего свободно. Остальные шуты чересчур глупы. Правда, остается еще Себастьян, но, мне кажется, он в немилости у его величества.

- Вы, лиценциат, как всегда, правы. Король никогда не простит Себастьяну ту дурацкую выходку.

- Какую выходку? Я ничего об этом не знаю.

- Но вы сами сказали, что Себастьян в немилости...

- Я сказал: мне кажется... Но я не знаю ни о какой выходке.

Камачо растерянно заморгал и потянулся к стакану. Как-то само собой каждый раз получалось, что дон Кристобаль ставил его в тупик. В Алькасаре вряд ли нашелся бы человек, не знавший, в чем провинился Себастьян, но .дворцовая челядь старательно обхо57 дила эту историю. Слишком плохо она грозила закон литься, и, значит, лучше всего было держаться от нее подальше.

Карлос II, король (продолжение)

После вечерней молитвы у его величества разболеласьголова: давала себя знать усталость. Но он отверг пред ложение лейб-медика поставить пиявки: с детства хранил стойкое отвращение к этом противным тварям. Ребенком он постоянно болел, потом здоровье поправи лось, но в наследство от тех лет так и остались непропорционально большая голова, узкая впалая грудь, кривые ноги и тшательно скрываемая, но все равно очевидная ненависть к тем, кого природа наделила более благородной внешностью.

Может быть, как раз поэтому всем придворным Каряос предпочитал шутов, чьи физические недостатки обычно превосходили его собственные. Но королевская благосклонность обходилась шутам недешево.

Карлос ничем не выразил своего недовольства медленной постройкой дворца, когда слушал в Эскориале объяснения архитектора де Эрреры. Но его раздражение нередко выходило наружу весьма странным образом.

Увидев на верхушке недостроенной стены траву, проросшую между плохо пригнанными камнями, он вдруг приказал шуту Диего, который околачивался поблизости, немедля вырвать ее.

Ослушаться горбун не посмел. Уже ухватившись за злосчастные стебельки, он сорвался и упал на заготовленные строителями гранитные глыбы. Похоронили шута с почестями: все-таки он был дворянином и умер на службе у короля. А сам король, подавленный происшедшим, не находил себе покоя. Крайне мнительный, он узрел в смерти Диего недоброе предзнаменование и, бессильный унять тревогу, как гноем, наливался тоской и ненавистью.