Теодор Старджон - Синтетический человек (The Synthetic Man / The Dreaming Jewels)

Теодор Старджон

СИНТЕТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК

The Synthetic Man / The Dreaming Jewels

Они поймали мальчишку, когда он делал нечто отвратительное там под трибунами на школьном стадионе и отправили его домой из находившейся через дорогу средней школы. Ему было тогда восемь лет. Он занимался этим годами.

В какой-то степени его было жаль. Он был славным ребенком, и внешне симпатичным ребенком, хотя и ничем особо не выделявшийся. Были другие дети и учителя, которым он немного нравился, и некоторые, которым он немного не нравился, но все набросились на него, когда об этом стало известно. Его звали Горти — то есть Гортон — Блуэтт. Естественно ему досталось, когда он пришел домой.

Он открыл дверь так тихо, как только мог, но они услышали это и вытащили его в самую середину гостиной, где он и стоял краснея и опустив голову, с одним носком спустившимся на щиколотку. В руках у него были книги и бейсбольная перчатка. Он хорошо брал подачу, для восьмилетнего мальчика. Он сказал:

— Я…

— Мы знаем, — сказал Арманд Блуэтт. Арманд был костлявым индивидуум с маленькими усами и холодными влажными глазами. Он ударил себя ладонями по лбу, а затем воздал их вверх. — О Боже, мальчик, что во имя Всевышнего заставило тебя делать такую мерзкую вещь?

Арманд Блуэтт не был религиозным человеком, но он всегда разговаривал подобным образом, когда хлопал себя ладонями по лбу, что он делал достаточно часто.

Горти не ответил. Миссис Блуэтт, которую звали Тонта, вздохнула и попросила виски с содовой. Она не курила и ей нужна была замена задумчивой паузе, в течении которой курильщик зажигает спичку, когда у нее не хватало слов. Ей так редко не хватало слов, что бутылки виски хватало на шесть недель. Она и Арманд не были родителями Гортона. Родители Гортона были наверху, но Блуэтты не знали об этом. Гортону было позволено называть Арманда и Тонту по имени.

— Могу я спросить, — сказал Арманд ледяным тоном, — как давно у тебя эта тошнотворная привычка? Или это был эксперимент?

Горти знал, что они не будут стараться облегчить ему жизнь. На лице Арманда было то же раздраженное выражение, как когда он попробовал вино и нашел его на удивление вкусным.

— Я не часто это делаю, — сказал Горти и ждал.

— Пусть Господь смилуется над ним за нашу щедрость, за то что мы взяли к себе эту маленькую свинью, — сказал Арманд, снова хлопая себя по лбу. Горти медленно выдохнул. Ну с этим было покончено. Арманд говорил это каждый раз, когда он был зол. Он вышел, чтобы смешать Тонте коктейль.

— Почему ты это делал, Горти? — голос Тонты был более нежным только потому, что ее голосовые связки были более нежно устроены, чем у ее мужа. На лице ее был такой же неумолимый холод.

— Ну, мне просто захотелось, наверное.

Горти положил свои книги и бейсбольную перчатку на скамеечку для ног.

Тонта отвернулась от него и издала непередаваемый звук, как будто ее тошнило. Вернулся Арманд, неся стакан, в котором позвякивал лед.

— Никогда в жизни не слышал ничего подобного, — сказал он презрительно. — Я полагаю вся школа знает об этом?

— Думаю, да.

— Дети? Учителя тоже без сомнения. Ну конечно. Тебе кто-то что-то говорил?

— Только Доктор Пелл. — Он был директором школы. — Он сказал, сказал, что они могут…

— Говори громче!

Горти уже прошел через это однажды. Почему, ну почему нужно проходить через все это снова?

— Он сказал, что школа может обойтись без мерзких дикарей.

— Я могу понять, что он чувствовал, — вставила самодовольно Тонта.

— А что другие дети? Они что-нибудь говорили?

— Геки принес мне червяков. А Джимми назвал меня Липким языком.

А Кей Хэллоувелл смеялась, но он не упомянул об этом.

— Липкий язык. Неплохо для ребенка. Муравьед. — Вновь ладонь хлопнула по лбу. — О Боже, что я буду делать, если мистер Андерсон поприветствует меня словами «Привет, Липкий язык!» Сегодня утро понедельника? Об этом будет знать весь город, это так же верно, как и то что Бог создал маленькие яблоки. — Он остановил острые влажные острия своего взгляда на Горти. — Ты что собираешься сделать поедание жуков своей профессией?

— Это были не жуки, — уточнил Горти робко. — Это были муравьи. Такие маленькие коричневые.

Тонта поперхнулась своим коктейлем.

— Избавь нас от подробностей.

— О Боже, — снова сказал Арманд. — Что из него вырастет?

Он упомянул две возможности. Горти понял только одну из них. Вторая заставила подпрыгнуть даже всезнающую Тонту.

— Убирайся отсюда.

Горти пошел к лестнице, когда Арманд в отчаянии тяжело опустился рядом с Тонтой.

— С меня довольно, — сказал он. — Я сыт по горло. Это отродье стало символом неудач для меня с тех пор, как мой взгляд упал на его грязное лицо. Этот дом недостаточно велик — Гортон!

— А?

— Вернись и забери с собой свой мусор. Я не хочу, чтобы что-то напоминало, что ты в доме.

Горти медленно вернулся, оставаясь вне досягаемости Арманда Блуэтта, поднял свои книги и бейсбольную перчатку, уронил пенал — на что Арманд опять сказал «О Боже» — поднял его, чуть не уронил перчатку и в конце концов взбежал по лестнице.

— Грехи отчимов, — сказал Арманд, — падают на головы отчимов, вплоть до тридцать четвертого раздражения. Что я такого сделал, чтобы заслужить это?

Тонта вращала свой стакан, не сводя с него глаз, понимающе поджав губы. Было время, когда она не соглашалась с Армандом. Затем было время, когда она не соглашалась, но ничего не говорила. Все это было слишком утомительно. Сейчас она сохраняла понимающую оболочку и позволяла ей проникать так глубоко, как это было возможно. Так в жизни было намного меньше проблем.

Оказавшись в своей комнате Горти опустился на край кровати, все еще держа книги в руках. Он не закрыл дверь, потому что ее не было в результате убежденности Арманда, что уединение вредно для подростков. Он не включил свет, потому что он знал все в комнате, знал это с закрытыми глазами. Вещей было достаточно мало. Кровать, туалетный столик, шкаф с треснутым зеркалом. Детский столик, практически игрушка, из которого он давно вырос. В шкафу было три пластиковые чехла доверху набитых одеждой, которую не носила Тонта, так что для его одежды почти не оставалось места.

Его…

Ничто из этого в действительности не было его. Если бы была меньшая комната, его бы засунули туда. На этом этаже были две гостевые спальни и еще одна этажом выше, и у них почти никогда не было гостей. Одежда, которую он носил, не была его; она была уступкой тому, что Арманд называл «мое положение в этом городе»; если бы не это, то сошли бы и лохмотья.