Рене Альберес - Рукопись, зарытая в саду Эдема

Альберес Рене Мориль

Рукопись, зарытая в саду Эдема

Рене Мориль Альберес

Рукопись, зарытая в саду Эдема

Через несколько часов исчезнут обступающие меня стены свинцовой камеры. Мне предложено записать на свежеприготовленных листах пергамента все, что необходимо спасти и уберечь от забвения.

Сейчас раннее утро, а сегодня в полдень я, без книг и орудий, окажусь нагим на безлюдной земле. По прикидке психологов еще года два я буду вести себя как человек и помнить о прежней своей жизни. По прошествии их я потеряю власть над собой, меня охватит исступление, полубезумие.

Разве все это не случилось уже теперь? Девять месяцев минуло с тех пор, как меня заперли одного в этой клетке, у меня возникла привычка разговаривать вслух, иногда даже переходить на крик. Но я остаюсь пока человеком, явившимся на свет в 1959 году от рождества Христова; сейчас мне двадцать четыре года. И для того несчастного страдальца, каким я стану через пару лет, я пишу отчет обо всем, что считаю нужным сообщить самому себе.

В пору моей юности на вращающемся вокруг солнца земном шаре жили три с лишним миллиарда человек. Накопленные нами знания были такими обширными, что самые неспособные к учебе - до двадцати лет, а способные - даже до тридцати тратили время на постижение всего, что открыли предки. Мы без труда могли прокормить себя, могли также облететь вокруг земли чуть ли не за один день. Однако большинство из нас лишь прозябало, редко трогаясь с места; люди жили скученно, образуя миллионные скопления, которые мы называли городами. По ночам там горели разноцветные огни, мужчины и женщины собирались огромными толпами, смеялись так, будто им и вправду было весело, а потом парочками разбредались по темным закоулкам...

Меня никак нельзя было отнести к вершителям судеб человечества. Они составляли малочисленный клан людей, с которыми я никогда не был знаком лично: туда входили промышленники, политики, дипломаты, а еще генералы; они-то и решали, чем должны заниматься остальные. Эти люди были непохожи на нас, даже разговаривали иначе; я убедился в этом, когда мой двоюродный брат, очень толковый малый, дослужился до ранга советника посольства и начал разъезжать по столицам мира.

А я занимал скромную должность бухгалтера швейной фабрики в городке с населением около шестисот тысяч человек, в Кастельнодари. Я работал. Работал по пять часов в день за массивным столом, поставленным возле крохотного оконца. Мне нравилось, что зимой у нас жарко топят, часто я распахивал окошко настежь.

Я так никогда и не узнал толком, чем занимались три с половиной миллиарда людей, которые жили рядом: судить об этом было делом не моего ума, мое мнение вообще мало что значило. Конечно, пять раз в день я включал телевизор, и он показывал главные события, происходившие в мире, остальные тоже включали его и в те же часы. Но увиденное не казалось мне столько-нибудь важным: все люди были на одно лицо, и те, кто пели, и те, кто молотили друг друга кулаками, и особенно те, кто мололи языком в этом аппарате, который я недолюбливал, потому что от него слишком много шума. Я до сих пор не в силах понять, как они ухитрились погибнуть все, кроме горстки военных и ученых, которые еще час-другой будут меня опекать...

Как бы то ни было, но я любил жизнь... У моей матери был веселый характер, до десяти лет она воспитывала меня сама; мы жили в глуши, где росли деревья и били родники. Она научила меня угадывать смешное и с юмором относиться к нашим немногочисленным соседям. С отцом я виделся только по вечерам, он трудился на небольшом рудничке по добыче свинца, расположенном вблизи деревни. Иногда он водил меня туда и со знанием дела рассказывал о полезных свойствах свинца и о его применении. "Теперь его помногу не используют. Только на атомных станциях, чтобы уберечь людей от вредной радиации. Но уж там-то без него не обойтись. Так что я со своим рудничком не расстанусь. А еще свинец сохраняет и укрепляет здоровье. Каждые шесть часов работы в шахте прибавляют мне десять лет жизни".

Но все равно отец умер рано, мне тогда едва исполнилось девять лет... Потом я очутился в школе, где мне объясняли, что и камень и пылинка состоят из атомов, а люди делятся на народы, что они говорят на разных языках и враждуют между собой, ибо производят различные продукты и не желают ими обмениваться. Позднее, в школе бухгалтерского учета, у нас собралась компания из пяти парней, и мы задумали всем доказать, что не похожи на остальных. Однажды вечером, когда мы больше обычного расшумелись, полицейские нас поколотили, объявив смутьянами; все это было здорово.

А когда я поступил на службу, то не знал, куда деваться от скуки. В это время я познакомился с Лилит. Она была рослой девицей и по силе, думаю, превосходила меня, к тому же Лилит всегда ясно понимала, чего хочет. Она работала в банке и, по ее словам, сумела заставить плясать под свою дудку самого директора. Тот и вправду подарил ей шубу из натурального меха.

Лилит открыла для меня новую жизнь; все наши вечера проходили в местах, где было много света, много шума и где я быстро тратил заработанные деньги. Мне нечего было больше посылать матери, но зато рядом с Лилит я чувствовал себя настоящим мужчиной. Другие мужчины с готовностью потакали этому самообольщению: в ресторанах, когда я давал им денег, они склонялись передо мною в поклонах. Подошло время выборов нового правителя страны, и один из тех, кто добивался этого поста, обратился ко мне с личным посланием, напечатанным цветными буквами: без моей поддержки, на которую он рассчитывает, наша страна неминуемо скатится к гибели. Лилит тоже утверждала, что у меня "государственный ум". Она уговаривала меня перейти на службу в тот банк, который возглавлял ее приятель.

Затем праздничная иллюминация погасла. Мы вступили в войну. Море огня, обрушенного на нас врагами, затопило все крупные города. Но и наши вооруженные силы сожгли дотла неприятельские центры. Я получил очередное послание от главы правительства. Пришлось на него ответить: я предстал перед пузатыми коротышками в военной форме; они поглядывали на меня и толковали о "митральном сужении". - Вот такие и выживут, - сказал самый старый из них. - Их-то ведь не заберут. - Ну, это еще как повезет, - ответил один из военных, молодой сухощавый мужчина. - При теперешнем положении дел сердечнику легче выжить, если он попадет в пехоту, подальше от города, куда-нибудь на свежий воздух.

Старый полковник медицинской службы взглянул на меня и улыбнулся: - Солдатом стать хотите?

От двоюродного брата-дипломата я слышал, что ответ "конечно" приятней для слуха, чем простое "да". Так я и ответил.