Мирослав Яблонский - Исповедь мастера адских наук

Мирослав Яблонский

Исповедь мастера адских наук

— Хорошо, отче, что прибыл ты к моему ложу страданий, ибо немного у меня уже осталось времени, и знаю, что станет оно для меня моим смертным ложем. Нет, не отрицай, мне уже 62 года, так что не надо мне утешений на этом свете — я же лаю исповедаться перед тобою, чтобы в тот, иной, мир войти чистым и примерным. Много лет не был я у исповеди, так много, что думал уж, что ты не придешь ко мне, грешному. Не возмущайся — у меня был повод не исповедываться, и причина эта в моем случае и была тем самым первородным грехом, от которого пошли и другие. Сейчас ты все поймешь. Я не стану исповедываться тебе ото всей своей жизни — ее начала и средина тебе известны. Это ты венчал меня, когда вступил я в брачный союз с женою моею, Алейт ван дер Меервенне, дочерью землевладельца, ты крестил моих детей Гоозена, Алейт и Брандта — записывая их в книгах христианской общины города с-Хертогенбосха отпрысками мастера-художника Иеронима ван Акена, прозываемого Босхом, ты же, в конце концов, хоронил отца моего, Антониса, упокоившегося в 1480 году от Рождества Христова, и которого все весьма оплакивали. И начну я исповедь с этого места, поскольку в это же время в Антверпене была издана книжка под названием «Видение Тондала» некоего ирландского монаха-бенедиктинца, брата Марка, проживавшего в Регенсбурге в Германии. Том сей, написанный на латыни в 1149 году, представлял деяния безбожного, жестокого и крайне испорченного рыцаря, который, избитый своими дружками, три дня лежит без сознания, душа же его в сопровождении Ангела Хранителя совершает путешествие в мир иной, где насильник наблюдает необычные и жесточайшие пытки, которым подвергаются грешники в аду. Книгу эту перепечатали и в с-Хертогенбосхе. Она овладела мною до такой степени, что восхотелось мне самому представить эти ужасные видения преисподней, только они не получались у меня так, как мне того хотелось. Картины, написанные мною в то время, не стоят серьезного упоминания, разве что кроме «Свадьбы в Кане Галилейской» или «Воза с сеном». Приблизительно в то же время появились и мои же «Корабль дураков», «Святой Христофор», «Святой Иоанн на Патмосе», «Святой Иероним, погруженный в молитве» или же «Блудный сын», представляющий нищету и ничтожность людской жизни. На правой части триптиха «Воз с сеном» я даже отразил первую свою попытку представить преисподнюю так, как видел ее, читая книгу брата Марка. Только я не был удовлетворен этим. Мне хотелось заслужить прозвище Мастера Адских Мук, и уже казалось мне, что никогда этого не удастся. Только, как выяснилось впоследствии, все шло по моему замыслу.

В 1484 году от Рождества Христова папой сделался Иннокентий VIII, который чуть ли не сразу после вступления на престол издал буллу «Summis desiderantes affectibus», в которой объявил войну колдовству. Тут же умножились процессы и сжигание тех, кого подозревали в сношениях с диаволом. Если подобное зрелище случалось где-нибудь поблизости, я всегда отправлялся туда, оставить в памяти муки, испытываемые дергающимся и сгорающим воистину в адских мучениях телом. Затем я быстренько отправлялся на постоялый двор или в корчму и рисовал на пергаменте или бумаге то, что успел запомнить. Мне не хотелось делать этого сразу же у места казни, причем по двум причинам — чтобы не возбуждать ненужного любопытства и не распыляться. В какой-то момент мне пришлось свои исследования прервать, ибо вместе с женой унаследовал от ее брата Гойярта чудесное имение, называемое «тен Роедекен» неподалеку от городка Оиршот.

В 1486 году от Рождества Христова вступил я в Братство Пресвятой Девы Марии, к которому жена моя, Алейт, принадлежала с шестнадцатилетнего возраста. Членами Братства были все самые уважаемые горожане, сам же я, что ни говори, платил чуть ли не самые высокие в с-Хертогенбосхе налоги.

А в следующем году вышла следующая книга, утвердившая меня в желании стать Мастером Адских Мук — изданный в 1487 году в Страсбурге «Молот Ведьм», вышедший из под пера двух теологов: Генриха Крамера и Якоба Шпенглера, которым был поверен надзор над деятельностью Инквизиции в Германии. Следовательно, это были люди, наиболее знающие и опытные в обследовании подозреваемых и их казнях, а потому наиболее достойные доверия.

Продвижение в стремлениях моих произошло только лишь в следующем году. Совместно с шестью иными собратьями уплатил я надлежащую часть денег на пир в честь тех членов Братства, что захотели изменить свое положение. Среди них было несколько обрученных, желающих вступить в брак, а так же кое-кто, пожелавших сделаться священнослужителями. Девизом нашего Братства было: Sicut lilium inter spinas, что означает «как лилия среди терниев», а гербом нашим был белый лебедь. Пир сей стал переломным моментом в моей жизни, и гораздо сильнее — в моем творчестве, поскольку в ходе торжества подошел ко мне некий Ян ван Лийнен, лично мне известный плохо, хоть и был он, как и я сам, членом Братства, и спросил, не пожелаю ли я стать самым оригинальным художником во всей человеческой истории, таким, о котором будущие поколения всегда будут говорить и помнить. Я отнесся к нему вежливо, понимая, что тот хочет поболтать о моем мастерстве, и ответил, что конечно же, это мечта каждого художника. Тогда он припер меня к стене — мы и в самом деле стояли у стенки — и, дыша мне в лицо кислым от чрезмерно выпитого вина перегаром, продолжал настойчиво выпытывать, говорю ли я серьезно. Видя, что имею дело с пьяным, который не то что не желает искусства моего похвалить, но и, скорее всего, намеревается меня же оскорбить, я лишь подтвердил предыдущие свои слова и попытался уйти, но тот заграждал мне путь своим толстенным брюхом. Не желая начинать скандала, я остался на месте, хотя вскипал уже гневом, и сообщил — себе и ему — что еще пару слов, и он меня попомнит! После этого он сконфузился несколько и извиняться начал, но и не отпускал. В конце концов сообщил, что картины мои всегда его восхищали, а более всего нравятся ему мои сцены адских мучений, только видит он, что чего-то до истинного мастерства им не достает. Вот этим уже он довел меня до белого каления, ибо нет ничего хуже, как кому-либо правду-матку выложить — ведь и сам я понимал, что мне чего-то не достает! Увидав, как я бледнею от ярости, сей проклятый ван Лийнен сказал, что может мне в этом помочь, ибо ему известен способ, чтобы мои эскизы, написанные у костров, виселиц и эшафотов не пошли коту под хвост. И говорил он это с такой кривой усмешечкой, что подумалось мне — это либо шарлатан, либо диавол во плоти, души моей возжелавший. Но, поскольку находились мы в Сваненброедерхусе1, доме Братства нашего, что был построен на освященной земле в 1318 году от Рождества Христова, и надеясь затем, что сатанинские силы доступа сюда не имут, ответил я, что хотел бы сей способ испытать. Про себя же я рассчитывал, что пока что ничего святотатственного не сказал, тем более не совершил, ибо говорим мы все время на темы общие, не уточняя, что же это за метод овладения совершенством ремесла художников. На это уже ван Лийнен отвечал мне, что сам все устроит и договорился встретиться со мною в моей мастерской вечером следующего дня.