Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств Страница 62

А за пивом, купи ты его хоть по атомным, хоть даже по каким-нибудь бозонным ценам, нет ничего, кроме переполненного мочевого пузыря и сдобренных дежурными прибаутками поисков подворотни, где поссать.

В общем, Юра подумал-подумал да и пошел сварить себе крепкого кофе. И сварил. И стал читать дальше. И читал, что называется, до потери пульса, со скрежетом в голове, буквально потея, точно дрова рубил и землю копал, а не пробегал, неподвижно сидя, глазами строчку за строчкой, то и дело возвращаясь на абзац, на два назад и пытаясь все-таки хоть что-то да уразуметь. Потому что оказалось интересно. И отлип он от экрана, лишь удовлетворенно докарабкавшись до фразы, которая наконец-то все расставила по местам:

«Эйнштейн сумел рассчитать скорость, с которой распространяется возмущение структуры Вселенной, то есть гравитация. Оказалось, что она в точности равна скорости света».

Юра, идиотски хихикая, выключил железяку и только тут сообразил, что уже пятый час утра, а он забыл и про ужин, и даже про сон.

Блин.

Точь-в-точь ученый энтузиаст с Эйномии.

Когда в его измученную голову заскочило это сравнение, Юра опять захихикал от странного удовольствия. Чувствовать себя похожим на тех придурков почему-то оказалось очень приятно.

Сцена 11. Инт. Съемочный павильон. Утро

— Если кто еще не понял, какое важное дело мы делаем, — сказал, заключая очередной инструктаж, демиург, — повторяю в сотый раз простыми словами. Мы живем в эпоху, когда любой недоросль с жестянкой пива в немытой пятерне умнее, чем все эти Окуджавы в пыльных шлемах, Сахаровы с их размышлениями о мире и прогрессе и прочие высоколобые мечтатели былых времен. По одной-единственной причине: теперь твердо известна цена всем красивым сказочкам. Разрушать иллюзии, показывать, какую мерзость маскирует любая из них, — это главная задача искусства. Чтобы больше никто и никогда не смог снова оболванить людей. Новыми ли сказками, старыми ли в новой упаковке, все равно. Задача искусства — помогать людям всегда оставаться такими же умными, какими они сейчас стали. Вот так, не больше и не меньше. Теперь конкретно. Известно, что Марс в течение многих десятилетий был и в мировой, и особенно в советской фантастике местом реализации всяческих утопий. Наши фантасты там вообще все время коммунизм строили. Одно слово — Красная Звезда! Вот мы там и покажем реальный коммунизм. Мы-то теперь точно, как дважды два, знаем, что бы произошло, если б Советский Союз и впрямь ухитрился выйти в космос. Что такое дальняя база при СССР? Это лагерь! Марслаг, Лунлаг… Так и надо играть. Не впрямую, конечно, а на нюансах, на психологии, но — именно это. Скованность, оглядка, постоянный страх… Вертухаи, вольняшки и ссыльные интеллигенты на поселении. Марсом владеют так называемые пиявки, чудовищные, безжалостные, готовые напасть в любой момент. Конечно, это символическое обозначение черных воронков. Они всевластны и боятся лишь одного — тиканья часов. Потому что любые часы, любые, отмеряют время до краха тоталитаризма, показывают, как недолог его исторический срок. На этой ключевой метафоре будет построен весь марсианский блок. Уяснили? И последнее. Вы все очень мало материтесь, господа. Непозволительно мало. А мы снимаем то, как кому-то хочется, а как НА САМОМ ДЕЛЕ. Снимаем ПРАВДУ, а не красивые сказочки. Правду!

Юра хотел было сказать, что правда гораздо сложнее что теперь даже среди мелких есть целые группы, где, наоборот, не позволяют себе сквернословить, чтобы хоть так подчеркнуть свою особость, оказаться не как все, и жестоко метелят за матюги. Да и вообще… Одно дело высказаться вкратце, когда молоток себе на ногу уронил, и другое — нарочно выговаривать нецензурную брань по обязанности, при всем честном народе, под прожектора и камеры; а потом люди будут слушать ее с экрана в переполненном зале, придя с девушкой или с детьми… Но кругом стояли люди куда крупнее его, светочи культуры, корифеи и молча ли, терпели, усваивали, угрюмо отводя глаза. И Юра тоже смолчал.

— Ну, я понимаю, — продолжал демиург, — до сих пор дело происходило на Земле, начальство рядом, политорганы, семьи, то да се… Но теперь… Лагерь, понимаете? Там иначе не говорят! И иной речи не понимают! А вы начальство с Земли! Вы, Алексей Петрович, — капитан чрезвычайного звездолета, каперанг, а то и адмирал, а вы, Владимир Сергеевич, — вы вообще генеральный инспектор. Это генерал КГБ, не меньше. У него руки по локоть в крови. По плечи! Вы с этими марсианскими сявками должны говорить тремя-четырьмя словами, и притом ни одного цензурного. Прифуячь мундюлину, отъедри фуёвину и так далее. Красная Звезда, поймите! Советский коммунизм! Постарайтесь.

Юрковский шумно втянул воздух всей грудью, а потом тяжко выдохнул, раздув щеки. Похоже, перспектива его не радовала.

— Ну попробуйте, попробуйте… — подбодрил демиург.

Быков, попытавшись, как всегда, первым взять на себя самое тяжелое и неприятное, чуть втянул голову в широкие беспомощные плечи и неловко, принужденно сказал:

— ………!

— Алексей Петрович, — покачал головой демиург, — вы как будто впервые в жизни эти слова произносите. Не верю!

Юрковский вдруг распрямился и с азартной ненавистью — мол, жрите! — выкрикнул:

— ……краулер………!

— Вот, — удовлетворенно сказал демиург, — это лучше. Так держать. Все, поехали! Свет!!

Сцена 11. Инт. С достройкой. Марс. Астрономы. День

— Уж полночь близится, а Рыбкина все нет, — сипло сказал Пеньков, со стуком поставил на стол пустой стакан и отер тыльной стороной ладони капли самогона с усов. В этот момент люк переходного кессона с глухим чмокающим звуком открылся и вошел Рыбкин в меховом комбинезоне и кислородной маске.

— Не напускай, бля, марсианского морозу, Рыбкин, — сказал Сергей. — Урою.

Рыбкин стащил кислородную маску.

— Отъедрись, чмо, — рассеянно парировал он.

Наташа сделала робкий шажок навстречу Рыбкину и остановилась в нерешительности. Сергей угрожающе поднялся из-за стола со спектрограммами и астрономическими фотографиями.

— Ты как мне сказал?

— Кончай кусалово, — веско уронил Пеньков, положив ладонь на карабин.

Сергей посопел, но все же уселся обратно и опять углубился в материалы ночных наблюдений.

— Наташенька, — сказал Рыбкин, глядя на девушку, — а вы почему не готовы? Мы разве не пойдем гулять нынче?

Рыбкин был явный ссыльный интеллигент.

Наташа подошла к нему вплотную, всхлипнула, а потом уткнулась ему в меховую грудь комбинезона. Давно сдерживаемые слезы хлынули у нее из глаз.