Евгений Филимонов - Время льда и огня Страница 66

В считанные минуты транспортник выложил все свои подарки Солнечной стороне и теперь как абсолютно безоружный пойдет к родной стальной снежинке. А я снова, точно инертный груз, буду переправлен не туда, куда надо мне, а туда, куда загонят обстоятельства! И только мысль о скором свидании с Нормой могла подсластить эту пилюлю, да еще соображение, что челнок, выметавший все боеприпасы, не станет рисковать впустую, — узнав рациональную и спокойную натуру Барнса, я был в этом уверен. Он же спросил меня только:

— В каких отношениях вы с ночниками? Вопрос был неожиданный.

— Я? В нормальных, на мой взгляд…

Не расскажешь ведь ему во время этих диких виражей, что бежал оттуда, прихватив с собой кандидатку на первую жену диктатора!

— Прекрасно. С нами они тоже ладят. Мы договоримся, что они доставят вас к границам Терминатора.

Вот как? А я-то уже рассчитывал…

Лейтенант кивнул мне и упруго поднялся, опять через колени и автоматы бойцов пробрался в пилотский отсек. Челнок, качнувшись слегка, завалился на крыло и в мгновение ока вошел в тень над бесконечными просторами снегов. Так разителен был этот моментальный переход от дня к ночи, что сразу припомнилось, как это сложно, и трудно, и долго там, внизу. Я еще не успел вдоволь оценить контраст, когда в кромешных потемках под нами забрезжило тусклое широкое пятно столицы ночников. Мы медленно снижались. Полярный воздух свистел, врываясь в двигатель, да еще доносился из-за переборки голос штурмана, запрашивающего посадку. И в самом деле, отношения с ночниками здесь были самые короткие, но вот распространятся ли они на меня? Вопрос…

Казалось, еще не должна была улечься песчаная буря после нашего старта от шахты, и вот уже на противоположной стороне глоба челнок завихрил настоящую пургу, приземляясь посреди хорошо знакомой мне площади. Еще вертелись снежные вихри, а реактор был уже заглушен, и в полной тишине доносились снаружи невнятный шум и голоса. Лейтенант Барнс выглянул из-за дверцы и велел нам включить отопление костюмов, ибо в столице ночников стоял жестокий мороз.

Мы прибыли в столицу во время сна. По крайней мере, широкая площадь была почти безлюдна, а надувные жилища вокруг нее едва освещены изнутри, как в прошлое мое посещение. Трап челнока отпал как раз в свежий сугроб возле озерца талой воды, оставшейся от приземления. Я вышел наружу в хвосте процессии боевиков, щетинящейся тут же заиндевевшим оружием. Стужа царила в городке, нигде не было заметно никакого движения, лишь несколько ветряков энергично размахивали лапами да человек пять из дежурной обслуги ночников лениво перекликались на славик, не обращая на прибывших особого внимания, — видимо, люди с Галакси были здесь частыми гостями.

Я похлопал себя по карманам, заглянул в вещмешок: у меня было острое ощущение, будто я что-то потерял впопыхах, когда мы бежали от шахты, — и тут же сообразил: я потерял старину Наймарка, которого можно совершенно не замечать, пока он рядом, и без которого так странно и непривычно теперь. Сейчас мне пришло в голову, что Наймарк ускользнул вполне сознательно, больше того, он, пожалуй, сам бы ходатайствовал об этом у лейтенанта: ведь он, по сути, и был жителем той самой зоны, куда мы проникли как враги, — но почему он сделал это втайне ото всех, а главное, и от меня? Мне показалось, что за месяцы трудной эпопеи я и наш ветеран успели близко сойтись, но вот теперь у меня нет и его. Снова один, как и в начале своего вынужденного пути…

Подкатил крытый санный тягач и лихо затормозил, развернулся возле нашей шеренги, обдав людей вихрем радужных снежинок. Озябшие вояки охотно полезли под пластиковый тент, лейтенант забрался к водителю. Тягач помчал безлюдными улицами; продышав проталинку на обледенелом стекле, я глядел на несущиеся мимо ангары и цветные купола и как бы возвращался в сравнительно недалекое прошлое, когда вот так же лихо, угнав кухню-снегоход, мы покидали это великое стойбище ночников. Теперь мне это могли поставить в вину…

Нас завезли в какой-то весьма скупо подсвеченный квартал, который уже впоследствии я отождествил с казармами городского гарнизона. В самом деле, три длинных серебристых ангара окружали прямоугольное каре плаца, заставленное со свободного края военной техникой белого и алюминиевого оттенка. Наш десант быстро препроводили в опрятную столовую, а оттуда в совершенно пустую, зато достаточно прогретую большую спальную палатку, где и предложили располагаться прямо на тюфяках. В отличие от прошлого моего визита, ночники выглядели отнюдь не разболтанными выпивохами, а спорыми и дельными людьми. Впоследствии это объяснилось: попросту, в связи с началом конфликта между Галакси и южанами, диктатор Кшиш объявил боевую готовность, а боевая готовность для ночников — это прежде всего строгое воздержание от алкоголя. У меня также создалось впечатление, что тут нас не особенно ждали и держать уж очень долго не настроены. Моего знания славик оказалось достаточно, чтобы это понять.

После весьма скромного ужина бойцы завалились спать, лишь лейтенант, назначив минимальный дозор из двух человек, что-то еще себе калькулировал под колпаком висячей лампы. Я смотрел на него со своего тюфяка, пока и сам не забылся…

Наутро (опять приходится прибегнуть к условным оборотам) меня и лейтенанта призвали с нарочным в шатер самого Зденека Кшиша. Я так надеялся, что эта встреча не произойдет; теперь я столь же пламенно полагал, что вождь был тогда не в том состоянии, чтобы кого-то запомнить достаточно отчетливо. Да и время прошло… Вот такими соображениями старался я себя успокоить, пока мы направлялись к ничуть не позабытому мной фиолетовому шатру-куполу.

Внутри купола совершились разительные перемены: вместо валяющихся в беспорядке там и сям надувных матрацев и ковров повсюду стояла строгая деловая мебель, трудилось множество клерков и штабистов, а сам диктатор в полувоенной форме, отороченной мехом, восседал за громадным пультом, достойным того, чтобы за ним работал любой военный гений — от Суворова до Ганнибала. Когда мы с Барнсом, ведомые провожатым, подошли поближе, генералиссимус Кшиш все еще продолжал нажимать хитрые кнопки и переключать умные лампочки на длиннющей столешнице пульта. И я, и лейтенант понимали, что это — представление именно для нас, и наблюдали его каждый по-своему: Барнс невозмутимо, как и все, что он делал, я же старался держать лицо свое в тени. Наконец наш бородач вдоволь насладился ролью великого полководца и отключил пульт. Мы представились на пиджин — Барнс по-военному четко, я — невнятно, и после первых же слов лейтенанта постарался стушеваться и отступить за его спину. Диктатор тут же завел оживленную речь о военных действиях, — чувствовалось, что это теперь его новое увлечение.