Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств Страница 82

— А еще я вспомнила, — продолжала Нава, — что это не Колченог вовсе твою одежду разрезал и зарыл, а Обида-Мученик. Он когда тебя принес ко мне, то мы сняли твою страшную одежду — никто в деревне не мог понять, где такое растет и как… Вот тогда Обида-Мученик и разрезал твою одежду, и рассадил, думал, вырастет. Не выросло, не взошло даже. И он принялся расхаживать по деревне и у каждого допытываться: почему если любую одежду взять, разрезать и рассадить, то она вырастет, а твоя даже и не взошла? Он и к тебе приставал, приходил и долдонил: почему да отчего? Но ты тогда без памяти был и бормотал в бреду что-то свое и непонятное, а он тебя спрашивал: почему ты говоришь что-то непонятное, почему у тебя слова не такие, как у остальных людей? Но ты его не слышал, и он от тебя отстал.

— А ты говорила — одежные деревья, — удивился я. — Оказывается, надо старую одежду посадить, чтоб новая взошла.

— Так это если хочешь обновить изношенную одежду, — снисходительно улыбнулась она. — А если хочешь что-то новое вырастить, то приходишь к одежным деревьям.

— А может, и мою одежду кто-то с одежными деревьями придумал?

— Нет, не может, тогда бы она взошла, а она не взошла. Да и не могут такого одежные деревья. Потому что никто им представить такое не может.

«А я вам и не такое еще представлю», — подумал я, еще не представляя, что могу представить. Одно устремление обнаружилось. Зудящее. Очень мне хотелось этой девочке сюрприз вырастить.

— Ну, тогда Колченога позови.

— А он сам каждый день приходит, про тебя спрашивает, все сомневается — мертвяк ты или не мертвяк.

— А ты ему что отвечаешь?

— А какой же ты мертвяк?! У мертвяков мужского корня сроду не было, потому они и мертвяки, а у тебя вон какой симпатичненький…

— Нава! — воскликнул я предупреждающе. — Неужели, кроме этого, никаких других отличительных признаков нет?

— Есть, конечно, но этот главный! — удивилась она моему возмущению. — Сразу видно. А по фигуре бывают и похожие.

— Так мужики тоже в штанах ходят — ничего не видно!

— Еще как видно — корень, как ни прячь, он отовсюду торчит.

— Ну, по твоим рассуждениям, женщины тоже мертвяки — нет у них корня, главного отличительного признака.

— Скажешь тоже, — засмеялась она. — Ты, Молчун, иногда как скажешь, так хоть стой, хоть падай! Женщину даже ты с мертвяком не спутаешь. Женщина и есть женщина, даже глупый мертвяк женщину сразу узнает, а ты говоришь женщины — мертвяки. Смешной ты, Молчун!

Я вздохнул. Спорить бесполезно — она меня не слышит. Не разумеет. Хотя это я не разумею. Она в своем мире, а я — чужак. Тащу свои комплексы из другого мира. Ничего не помню, а комплексы сохранил. Глупость очевидная.

— Ну, давай оденемся, а то вдруг опять придет, — поторопил я. — А я не смогу ему показать, какую одежду замечательную ты мне вырастила.

— Да вот, вырастила, — гордо улыбнулась Нава. — Давай оденемся. Вдруг и правда кто придет. Колченог — не знаю, он не очень любит ходить, хотя вот тебя с Обидой-Мучеником аж от Тростников доставил. Это ерунда, что не он тебя нес, он то, что из тебя падало, собирал, да только потом все выбросил — страшно стало. И Обиду-Мученика разговором вдохновлял. Мы без разговоров никак не можем. Ты это, Молчун, учти и не молчи, как Молчун. Болтать без умолку, как Болтун, тоже плохо. Потому что все говорить хотят, а когда только один говорит, то другим плохо. Потому что слова если в голове появились, то должны изо рта выскочить, а то голова лопнет.

За разговором она помогала мне натянуть штаны и рубаху. Я поел кашу чисто, ничего на себя не капнул, не успел — отобрали. Вторая процедура одевания прошла легче — я уже мог сам задирать ноги и руки и делать прочие необходимые телодвижения.

— Ты поела бы, пока еда свежая, не перебродила, — вспомнил я, что она сама еще не ела.

— А и поем, — обрадовалась Нава. — Я все думаю, что я еще не сделала, а оказывается, не поела. Ну, ты посиди рядом. Мне с тобой веселей есть будет. А то, когда одна тут жила, редко готовила. Скучно одной-то есть. Совсем мало еды не сделаешь; когда мало, она не так вкусно получается, а на одну много не надо. А с тобой теперь хорошо — и тебя покормить, и самой поесть.

— Не болтай, Нава, садись и ешь, — подтолкнул я ее рукой к табуретке.

Она и села, и есть начала. Я сидел напротив и любовался. Очень мне понравилось, как она ест. Не жадно, чистенько-аккуратненько, но со вкусом, с наслаждением едой. Что-то мне это напомнило, как будто я когда-то уже так сидел и смотрел, и мне нравилось сидеть и смотреть, хоть я знал, что первый раз вижу, как Нава ест.

— А давай я тебя тоже покормлю, — предложила она. — Ты так вкусно смотришь на меня!.. Чуть-чуть… Чтоб живот не заболел.

Она протянула ложку с кашей мне. Я с удовольствием снял губами с ложки кашу, стараясь быть предельно аккуратным.

— Как ты хорошо кушаешь, — похвалила кормилица. — На еще.

Я взял, но посоветовал, жуя:

— Сама ешь, чтоб вместе.

— Угу, — кивнула Нава, наполнив рот кашей. Хорошо у нас получалось.

И тут в дверях послышались покряхтывание, попыхивание и ехидный скрипучий смешок:

— Шамаете, значит… Меня не дождались, сами все хотели слопать… А я тут как тут, иду мимо, чувствую — пахнет… Как не зайти? Когда в доме есть еда, надо заходить и снимать пробу. Оказать внимание хозяевам. Дом без гостя, что человек без кости.

Он решительно приставил к столу третью табуретку, подвинул к себе котелок, с сопливым хлюпаньем понюхал его содержимое и, взяв мою ложку, лежавшую на столе, принялся есть.

Я вопросительно посмотрел на Наву. Вроде старого человека гнать неудобно, но как-то он себя не так ведет, нехорошо. Как у них здесь принято? Не должен ли я защитить свою женщину?

Она совсем не реагировала на старика, будто он предмет мебели. Ну и я расслабился. А дед чавкал и брызгал на одежду с застарелыми и свежими пятнами. Я даже отодвинулся подальше, чтобы он на мою новенькую одежку случайно не попал. Вот на кого было неприятно смотреть! При этом он еще зыркал по сторонам в поисках съестного. Особенно его интересовало корытце, закрытое крышкой, чтоб плесень не образовалась. Это мне Нава объяснила.

Старец поскреб по дну, на удивление быстро опорожнив котелок, облизал ложку и губы, далеко высунув язык, и сообщил:

— Невкусно. Не научилась ты еще, Нава, вкусно готовить. Без мужика разве научишься? Женщина без мужика, как рот без языка. Вот Молчун станет мужиком — ты и научишься. С мужиком сразу научишься, потому что его кормить надо, а если мужика не кормить, он по сторонам глядит. А ежели по сторонам глядит, то и ноги сделать норовит… Так что ты корми его. Пока он, правда, не мужик. Какой из него мужик. Если голова только-только приросла, а то отдельно от тела была. Обида-Мученик тело нес, а Колченог — голову и разговаривал с ней. Только голова без тела не по-людски шелестела.