Роджер Желязны - Роза для Экклезиаста

Роджер Желязны

Роза для Экклезиаста

Однажды утром я занимался переводом на марсианский моих «Зловещих мадригалов».

Громко загудел интерком, и от неожиданности я уронил карандаш.

— Мистер Гэ, — послышалось юношеское контральто Мортона, — старик велел разыскать проклятого самодовольного рифмоплета и прислать его в каюту. Поскольку у нас только один «проклятый самодовольный рифмоплет»…

— Не издевайся над ближним своим, — обрезал я его.

Итак, марсиане наконец приняли решение.

Я смахнул полтора дюйма пепла с дымящегося окурка и сделал первую, с тех пор как зажег сигарету, затяжку.

Потребовалось немного времени, чтобы добраться до двери Эмори. Я постучал дважды и открыл дверь в тот момент, когда он прорычал:

— Войдите.

— Вы хотели меня видеть?

— Ты что, бежал, что ли?

Я быстро оседлал стул, чтобы избавить его от беспокойства предложить мне сесть.

Однако — какая отеческая забота. Я внимательно посмотрел на него: мешки под бледными глазами, редеющие волосы и ирландский нос, голос на децибел громче, чем у остальных…

Гамлет Клавдию:

— Я работал…

— Ха! Никто никогда не видел, чтоб ты делал что-нибудь путное.

— Если вы пригласили меня для этого, то…

— Садись!

Он встал, обошел вокруг стола, навис надо мной и поглядел сверху вниз. Замечу, что это нелегкий труд, даже когда я сижу в низком кресле.

— Ты, несомненно, самый большой нахал из всех, с кем мне приходилось работать, — взревел он, как бык, которого ужалили в брюхо. — Какого дьявола ты не ведешь себя как нормальный человек хотя бы изредка, чтобы порадовать окружающих?! Я готов признать, что ты неглуп, может, даже гениален, но… А, черт с тобой! Бетти наконец убедила их впустить нас.

Голос его снова звучал нормально.

— Они примут сегодня после полудня. После обеда возьми один из джипстеров и отправляйся! И не обращайся с ними, как с нами.

Я закрыл за собой дверь.

Не помню, что было на обед. Я нервничал, но инстинктивно знал, что не промахнусь.

Мои бостонские издатели ожидали марсианскую идиллию или, по крайней мере, что-нибудь о космических полетах в манере Сент-Экзюпери. Национальная научная ассоциация хотела получить полный доклад о расцвете и упадке марсианской империи.

Я знал, что и те и другие будут довольны. Вот почему все ненавидят меня. Я всегда добиваюсь своего и делаю это лучше других.

Я по-быстрому срубал обед, пошел к стойлу наших механических кобылок, вскочил в джипстер и поскакал к Тиреллиану.

Машина вздыбила облако кремнезема. Языки пламенеющего песка охватили защитный колпак со всех сторон и обожгли лицо, несмотря на шарф и очки-консервы.

Джипстер, раскачиваясь и тяжело дыша, как ослик, на котором я некогда путешествовал в Гималаях, подбрасывал меня на сидении.

Горы Тиреллиана пошатывались, как пьяницы, и мало-помалу приближались. Я чувствовал себя странствующим Одиссеем — с одной стороны, а с другой — Дантом в его сошествии в ад.

Боковой ветер развеял пыль, фары осветили твердую почву.

Обогнув круглую пагоду, я затормозил.

Бетти, увидев меня, замахала рукой.

— Привет, — выкашлял я, размотал шарф и вытряхнул оттуда полтора фунта песка. — Эта, куда же я пойду и кого, эта, увижу?

Она позволила себе краткий смешок, свойственный немцам (Бетти превосходный лингвист и точно уловила, что словечко «эта» не из моего, а из деревенского лексикона).

Мне нравится ее точная, пушистая речь: масса информации и все такое прочее. Я был сыт по горло никому не нужной светской болтовней ни о чем. Я рассматривал ее шоколадные глаза, прекрасные зубы, коротко остриженные волосы, выгоревшие на солнце (ненавижу блондинок), и решил, что она влюблена в меня.

— Мистер Гэллинджер, Матриарх ждет вас внутри. Она соизволила предоставить вам для изучения храмовые записи.

Бетти замолчала, поправляя волосы. Неужели мой взгляд заставляет ее нервничать?

— Это религиозные памятники. И в то же время их единственная история, — продолжала она, — нечто вроде Махабхараты. Матриарх надеется, что вы будете соблюдать необходимые ритуалы, например, произносить священные слова, переворачивая страницы. Она научит вас этому.

Бетти помедлила.

— Не забудьте об одиннадцати формах вежливости и уважения. Они весьма серьезно воспринимают этикет. И не вступайте ни в какие дискуссии о равенстве полов. Вообще, будет лучше, если вы войдете вслед за мной.

Проглотив замечание, я последовал за ней, как Самсон в Газе.

Внутри здания моя последняя мысль встретила странное соответствие. Помещение Матриарха скорее всего напоминало абстрактную версию моего представления о палатках израильских племен. Абстрактную, говорю я, потому что стены были каменные и покрыты изразцами. Тем не менее огромный этот шатер изнутри напоминал о шкурах убитых животных, на которые мастихином были наложены серо-голубые заплаты.

Матриарх М'Квайе оказалась невысокой и седовласой. Ей шел примерно шестой десяток. Одета она была как подруга цыганского барона: в своих радужных одеяниях походила на перевернутую пуншевую чашу на подушке.

Ресницы ее черных-черных глаз дрогнули, когда она услышала мое совершенное произношение.

Магнитофон, который приносила с собой Бетти, сделал свое дело. К тому же у меня были записи двух прежних экспедиций, а я дьявольски искусен, когда нужно усвоить произношение.

— Вы поэт?

— Да, — ответил я.

— Прочтите что-нибудь из своих стихов, пожалуйста (третья форма вежливости).

— Простите, но у меня нет перевода, достойного вашего языка и моей поэзии. Я недостаточно тонко знаю нюансы марсианского, к сожалению.

— О!

— Но для собственного развлечения и упражнения в грамматике я делаю такие переводы, — продолжал я. — Для меня будет честью прочитать их в следующий раз.

— Хорошо. Пусть будет так.

Один ноль в мою пользу!

Она обратилась к Бетти.

— Ступайте!

Бетти пробормотала положенные фразы прощания, бросила на меня косой взгляд и ушла. Она, видимо, хотела остаться «помогать мне». Но я был Шлиманом в этой Трое, и под докладом Ассоциации будет стоять лишь одно имя!

М'Квайе поднялась, и я заметил, что при этом рост ее почти не увеличился. Впрочем, мой рост шесть футов и шесть дюймов, и я похож на тополь в октябре: тонкий, ярко-красный вверху и возвышающийся над всеми.

— Наши записи очень-очень древние, — начала она. — Бетти говорила, что у вас есть слово «тысячелетие». Оно соответствует их возрасту.

Я кивнул. Весьма почтительно.

— Горю нетерпением взглянуть на них.

— Они не здесь. Нужно идти в храм: записям нельзя покидать свое место.

— Вы не возражаете, если я их скопирую?

— Нет, не возражаю. Я вижу, вы их уважаете, иначе ваше желание не было бы так велико.

— Прекрасно.

Она улыбнулась. Похоже, слово ее позабавило.

Я спросил, в чем дело.

— Иностранцу будет не так легко изучить Высокий Язык.

Меня осенило.

Ни одна из предыдущих экспедиций не подбиралась так близко. Я не знал, что придется иметь дело с двойным языком: классическим и вульгарным. Я знал марсианский пракрит, теперь придется иметь дело с марсианским санскритом.

— Будь я проклят!

— Что?

— Это не переводится, М'Квайе. Но представьте себе, что в спешке нужно изучить Высокий Язык, и вы поймете значение.

Она снова улыбнулась и велела мне разуться.

Она повела меня через альков.

Взрыв византийского великолепия!

Ни один землянин не бывал здесь, иначе я бы знал об этом. Картер, лингвист первой экспедиции, с помощью медика Мэри Аллен получил доступ к грамматике и словарю, которые я досконально изучил. Но мы не имели представления, что ТАКОЕ существует. Я жадно впитывал колорит. Сложнейшая эстетическая система скрывалась за этим убранством.

Придется пересматривать всю оценку марсианской культуры.

Во-первых, потолок сводчатый и расположен на кронштейне. Во-вторых, имеются боковые колонны с обратными желобками. И, в-третьих… О, дьявол! Помещение было огромным. Ни за что не подумаешь, если судить по жалкому фасаду.

Я наклонился, рассматривая позолоченную филигрань церемониального столика.

М'Квайе взирала на меня, как на папуаса, дорвавшегося до сокровищ Лувра, но я не в силах был удержаться. Да я и не собирался скрывать своего нетерпения.

Стол был завален книгами.

Я провел носком по мозаике на полу.

— Весь ваш город внутри одного здания?

— Да, он уходит глубоко в гору.

— Понимаю, — сказал я, ничего не понимая.

— Начнем вашу дружбу с Высоким Языком?

В последующие три недели, когда я пытался уснуть, у меня перед глазами мельтешили буквы-букашки. Бирюзовый бассейн неба, когда я поднимал к нему взгляд, покрывался рябью каллиграфии.