Рэй Олдридж - Наркоманы красоты

Рэй Олдридж

НАРКОМАНЫ КРАСОТЫ

Я прибыл на Ноктайл с другими туристами и большей частью по тем же причинам: погулять по узким каменным улицам старых городов, которые опоясывали Опаловое Око, посетить туманные пляжи, посмотреть Светлячковую Луну, отражённую в странных водах Ока, — и, конечно же, увидеть сильфид,[1] которые, хоть и не люди, однако — самые прекрасные женщины в человеческой вселенной.

Я прибыл в конце зимы, когда штормы изредка тревожат спокойствие Ока, а воздух сырой и холодный. Я всегда путешествую в мёртвый сезон, если это не слишком неудобно. К тому же это, несомненно, дешевле, и в мёртвый сезон реальная местная жизнь иногда выползает из под своего заманчивого для туристов фасада.

Шатл доставил меня на площадку снаружи кольцевой стены. Вместе с горсткой попутчиков я въехал на конвейере в терминал с высоким потолком. Там я договорился о транспорте в окружённый стеной город Крондиэм и обменял валюту. Менялой была старая женщина с острыми жёлтыми зубами и вьющимися белыми волосами. «Здесь, чтоб сильфиду потребовать, а?» — спросила она, яростно скалясь. «Такой красавчик, как ты?»

«Нет», — ответил я довольно резко.

«А? Ну, тогда я увижу тебя снова, так ведь?» Казалось, что она с трудом сдерживает смех.

Я вышел подождать наружу. Сквозь высокий проволочный забор и подстриженные поля периметра мне посчастливилось мельком увидеть стаю огромных серых ферокимов, которые вприпрыжку неслись через редкий кустарник. В наши дни не так много ферокимов выжило в дикой природе. Именно непрекращающаяся жажда крови этих хищников вынудила первых колонистов строить свои города внутри защитной кольцевой стены Ока.

Говорят, что и ферокимы, и сильфиды — это сборочные узлы в одной и той же инопланетной биомашине.

Мы сели в небольшой электрический автобус, чтобы проехать под горами. Пока мы с грохотом ехали по длинному тёмному туннелю, который соединял Крондиэм со вселенной снаружи Ока, включился внутренний свет, который проявил разнообразные граффити на пластиковом потолке. Большинство были из тех, что обычно оставляют путешественники — имена, даты и названия родным мест.

Здесь и там я заметил более интересные надписи. Сердитым угловатым почерком: «Красота женщин не заслуживает восхваления!» Над ней смазанными фиолетовыми чернилами: «Мелкие сердца бояться смотреть на красоту!» Маленькими кривыми завитушками: «Любовь как колодец: пить из него — хорошо, упасть в него — плохо».

Безыскусными каракулями:

Есть красота, да кожа толстаУродство покрывает костьКрасота умирает и исчезаетНо уродство сохраняет себя.

Закруглёнными экспрессивными заглавными: «Красота может умереть, но она вечно отдаётся эхом». Зелёной спрей-краской: «Красота умирает легко», мнению возразили блестящей розовой строкой: «Не здесь!» Нацарапано ножом: «Любовь — как война. Начинаешь — когда пожелаешь, а бросаешь — когда можешь». Снова опровержение блестящей розовой строкой: «Не здесь!»

Крохотным слабым почерком, почти неразборчиво: «Здесь красота заставляет сердце болеть так необычно, что оно не может вынести исцеления от этой боли».

Развлеченный так своими патологически образованными предшественниками, я наконец появился в полном воды послеполуденном солнечном Крондиэме.

Конечно же, в Крондиэме есть обычные человеческие женщины и некоторые из них богаты, так что могут позволить себе покупать ту красоту, которую продают лудильщики плоти и ген-склейщики. Одна из моих попутчиц была прекрасной в человеческом смысле: терново-глазая, длинноногая женщина, одетая в яркий кафтан Джа-мира. Она смотрела на меня сквозь искусное сплетение своих волос, с осторожной оценивающей улыбкой на сочном рте. Я смело ответил на её взгляд; приключение там, где ты его находишь.

Сначала она показалась будто уверенной, но потом её улыбка испарилась и она отвернулась. Меня это позабавило. Очевидно, она приняла меня за искателя сильфид и разочаровалась, найдя во мне обычного распутника.

А потом я увидел свою первую сильфиду и забыл всё о женщине с Джа-мира.

Сильфида бежала по одному из узких тротуаров Крондиэма, мимо тёмных старых магазинов с ромбовидными витринами. Кажется, она выполняла упражнение; за исключением сандалий и вермильонового[2] пояска на груди, она была обнажена. Не смотря на прохладные тени улицы, пот золотил её.

У большинства здоровых молодых женщин привлекательное тело; что же было такого в её, что так тронуло меня? Не могу сказать, но я всё ещё ощущаю изумление, которое почувствовал тогда. Безусловно, каждая линия была упруго совершенна, каждая твёрдая выпуклость, каждая милая впадинка — но это не так уж необычно. Её кожа была такой же белой, как превосходный фарфор и такой же безупречной, её длинные волосы — плывущее красное великолепие. В этом промелькнувшем мимолётном видении я не смог увидеть цвета её глаз. Из-за этого упущения в наблюдении я почувствовал поразительно странное огорчение.

Её движения поразили меня своей нечеловеческой грациозностью, но во всём остальном я решительно не мог поверить, что под этой изумительной кожей бьётся чуждое шестикамерное сердце, что светло-зелёная кровь бежит по её венам, что некогда она была холодным водным существом. Так, когда-нибудь, она сбросит свой человеческий облик и вернётся в Опаловое Око.

Когда автобус завернул за угол и я потерял её из вида, я осознал, что задержал дыхание. Я почувствовал головокружение, словно терпел сильнейшую боль или испытывал огромное наслаждение. Так случилось, что я взглянул мельком на женщину с Джа-мира и увидел, что она изучает меня с елё сдерживаемой злостью. Затем она сделала своё лицо дружелюбным и манящим, но после сильфиды она казалась грубой и обычной и я отвел взгляд. Она тихо пробормотала что-то едкое.

Автобус подъехал к моему отелю и я взял свои куртку и ранец. Когда я проходил мимо женщины с Джа-мира, она взглянула вверх и сказала: «Вам следует быть особенно осторожным». Она говорила почти любезно.

Мой маленький номер располагался высоко в западном крыле Скелпина, старинной и уважаемой гостиницы в двух кварталах от волнолома. Моё единственное окно обрамляло высокий узкий кусочек Крондиэма, его серые крыши из шифера, его чёрные каменные стены, тёмно-синие навесы над каждым окном и дверью. Я подошёл к окну и открыл оконную створку. Далеко высунувшись из окна вправо, я смог увидеть только полоску перламутрового блеска — поверхность Опалового Ока.

«Из каждого номера открывается прекрасный вид на Око», — сказал турагент о Скелпине, так это и было, почти. Неважно; позже я могу переехать, если захочу. В этот сезон Крондиэм будет полон свободных номеров.

Номер был обставлен просто: глубокое кресло с высокой спинкой, обитое чёрной кожей в морщинках, просторный шкаф, широкая кровать с резной передней спинкой. Я пригляделся и увидел, что резьба представляла собой спутанный клубок морских змей, которые, по слухам, плавали в самых глубинах Ока. Хвосты их молотили, их рептильи глаза ужасно сверкали.

Стены — неукрашенная белая штукатурка, полированный деревянный пол покрывал тускло-розовый с коричневым ковёр. Прилагалась маленькая ванная.

Несколько минут я занимался делом: распаковал и разложил свои пожитки.

В порыве, я установил мольберт и прикрепил к его раме лист мультипамяти. Поверхность мультипамяти загорелась мягким белым светом, указывая на готовность к восприятию образа. Я взял цветопалочку и присоединил её поводок к невральному штекеру, вживлённому в моё запястье.

Я нарисовал сильфиду по памяти, быстрыми грубыми мазками, имитирующими мел: сине-серый, красновато-коричневый и черный. Но, когда я закончил, всё, что у меня получилось, — это хороший рисунок красивой молодой женщины: губы сложились, чтобы вдохнуть, сильные ноги несут её по улице, высокая грудь подпрыгивает от движения, волосы развеваются позади как грозовая туча, охваченная огнём.

Ничего больше.

Другие художники говорили мне, что это бесполезно — что ни одно простое изображение не может записать то качество, которое бы отделило сильфид от настоящих женщин. Я дотронулся до края мультипамяти, чтобы сохранить портрет сильфиды. Новая чистая поверхность листа приглашала меня — но я отложил цветопалочку и спустился к раннему обеду.

В обеденной комнате никого не было, кроме полного мужчины того агрессивного городского типа, который у меня ассоциировался с людьми с Дильвермуна. Официант посадил нас как можно дальше друг от друга, за что я был благодарен.

Пример — мой Дильвермунский дилер. «А, Хендер, мой милый простодушный Хендер», — сказал он мне во время одного из моих редких визитов на этот искусственный мир. «Твоя чистота, твоя строгость, твоя неукрашенная точность… — всё это бальзам для наших чрезмерно аналитических глаз. Никогда не меняйся!» Иногда мне интересно, осознает ли он, как он оскорбительно снисходителен? Если так, я уверен, он думает, что я слишком наивен, чтобы заметить это. Не думаю, что это имеет какое-то значение. Пока мои картины продолжают привлекать выгодное количество подписчиков, он будет продолжать скрывать своё презрение.