Сергей Заяицкий - Рука бога Му-га-ша

Сергей Заяицкий

РУКА БОГА МУ-ГА-ША

I

МЕДАЛЬОН ГОСПОЖИ ЛАЗАР

15 июля 1914 года был такой же день, как многие другие дни. Но для Жака Дюшу это был день совсем особенный.

Жак Дюшу был мальчик лет четырнадцати, стоявший в вестибюле большой марсельской гостиницы — «Отель дела-Мер».

Он был одет в зеленую курточку, доходившую ему до талии, и в длинные брюки с золотыми лампасами. Курточка была обшита тремя тесными рядами золотых пуговок. Костюм становился Жаку немножко тесен и сидел до того в обтяжку, что нагибался Жак всегда с опаскою. На голове у него была круглая фуражка тоже с золотым галуном и с длинным квадратным козырьком.

Обязанности Жака состояли в оказании постояльцам разных мелких услуг. Он покупал газеты, звал извозчика или таксомотор, бегал в аптеку за слабительными.

При гостинице было еще пять или шесть таких же мальчиков. В свой странный костюм они облекались только на время работы, уходя же домой, надевали свое собственное платье.

Тогда они сразу превращались из кукол в живых людей.

Впрочем это случалось обычно уже поздно вечером.

15 июля днем Жака вызвали в сто первый номер, занятый супругами Лазар.

Супруги Лазар ехали из Парижа в Ниццу.

Госпожа Лазар только что получила большое наследство и горела нетерпением показать людям свое богатство. Госпожа Лазар, настоящая парижская лавочница, была довольно смешна в своем платье, сшитом по последней парижской моде. Это была могучая женщина, с красным лицом и с красными руками. Горничная клялась, что слышала, как госпожа Лазар однажды била по щекам своего супруга. В этом не было ничего удивительного, ибо господин Лазар был тщедушный человечек, смирный и безусловно неспособный оказать сопротивление своей энергичной жене.

Когда Жак, постучавшись, вошел в номер, госпожа Лазар взволнованно рылась на туалетном столике, а господин Лазар сидел у окна и, по-видимому, старался занять в комнате как можно меньше места.

— Ты сегодня приносил газету? — накинулась на Жака госпожа Лазар.

— Да, мадам.

— Ты ее положил сюда?

— Да, мадам.

— Хорошо… Ты не видал тут золотого медальона… золотого с бриллиантом?

Госпожа Лазар, произнося эти слова, сверлила Жака своими заплывшими глазками.

Жак покраснел, потом побледнел.

Он не видал никакого медальона. Но он по опыту знал, что если господа спрашивают про какую-нибудь вещь, то, значит, эта вещь пропала, а если в гостинице пропадает вещь, то прежде всего начинают подозревать в краже прислугу.

— Я не видал медальона, мадам, — прошептал Жак, стараясь говорить как можно спокойнее, ибо он понимал, что, проявив волнение, он как бы докажет свою вину.

— Хорошо, — произнесла госпожа Лазар ледяным тоном, — если ты не видал медальона, то куда же он делся?

Вопрос был, можно сказать, убийственный.

Жак молчал, не зная, что сказать.

— Ты молчишь, — продолжала тем же тоном госпожа Лазар, — а я тебе вот что скажу: сознайся-ка лучше и отдай медальон. Все равно, кроме тебя никто не входил в эту комнату.

— Да уверяю вас, мадам… — в тоске прошептал Жак.

Дело в том, что его ненавидел главный швейцар. Жак однажды поколотил его сына, мальчишку, который издевался над заштопанным платьем Жака. А платье это заштопала покойная мать Жака, которая была горничной в этой же гостинице. От нее у Жака не осталось никакой памяти, кроме заплат на штанах и на куртке. Поэтому Жак не позволял никому над ними смеяться. Если теперь швейцар услышит о пропаже медальона, он, конечно, обвинит во всем Жака.

— Так ты не сознаешься?

— У меня нет медальона…

Жак посмотрел на господина Лазара. Но тот упорно продолжал наблюдать из окна, как выходит в открытое море какой-то большой трехтрубный пароход.

Тогда госпожа Лазар вдруг принялась кричать и визжать, как сумасшедшая.

В ней сразу проснулась парижская лавочница.

— Меня ограбили, — вопила она, — да где же я, в приличной гостинице или в разбойничьем вертепе? Этак меня завтра найдут в постели зарезанной. Этот медальон стоит пять тысяч франков. Пять тысяч, чтоб вас всех разразило!.. Мерзавцы! У этого мальчика все время были воровские глаза. Держите его! Слышишь?.. Ступай за директором.

Последняя фраза относилась к господину Лазару.

Услыхав этот окрик, он съежился и стал как-то еще меньше и плюгавее.

— Милочка, — прошептал он, — медальон найдется.

— А я тебе говорю, что он украден. Понимаешь… Или тебе надо продуть твои ослиные уши? Бревно! Дурак! Меня грабят на его глазах, а ему и горя мало. Не хочешь итти к директору, не надо… Я пойду.

Жак понял, что его дело безнадежно.

Голубое небо, сиявшее за окном, показалось ему серым и мрачным. Быть выгнанным по подозрению в краже!.. Большего несчастья не может себе вообразить ни один мальчик, служащий в гостинице.

Он пролепетал что-то о своей честности, о том, как его прогонят. Но честность, по мнению госпожи Лазар, была свойством лишь людей с хорошим годовым доходом. Вообще же ей не было до Жака никакого дела. У нее украли медальон. Вот что важно и ужасно.

Когда разъяренная дама показалась в конторе, директор почтительно поднялся ей навстречу и, даже не разобрав, в чем дело, принялся орать на Жака.

— Вор! Тебя сейчас поведут в тюрьму. Негодяй! Украсть медальон у такой почтенной дамы. Отдай сейчас же!

— У меня нет медальона.

— А, ты еще врать!.. Ты сгниешь в тюрьме. Говори, несчастный!

Затем, обращаясь, к госпоже Лазар, директор прибавил:

— Сударыня, потрудитесь подняться к себе и успокоиться. Все меры будут приняты…

Когда госпожа Лазар, пошумев еще немного, удалилась, директор довольно хладнокровно спросил Жака.

— Ты не крал медальона?

— Нет.

Главный швейцар в это время просунул в контору свою физиономию:

— Он врет, господин директор, — сказал он. — Кроме того, он постоянно грубит… Я готов поклясться, что он уже сплавил медальон кому-нибудь в порту. И к тому же я слышал от многих постояльцев, что у нас потакают прислуге.

— Ну ладно, — сказал директор. Убирайся к чорту. Я обязан удовлетворять своих клиентов. Да и во всяком случае это хорошая острастка для других. Так и быть, я не дам знать в полицию, потому что знаю, что ты не вор. Но сыпься немедленно и без задержек. Переодевайся и марш! Я скажу, что ты удрал.

— Господин директор!..

— Ты слышал, что я тебе сказал? Или ты хочешь, чтоб я сдал тебя с рук на руки жандармам? И без этого будет еще немало возни.

Главный швейцар с наслаждением выдал Жаку его заплатанный наряд и широкополую соломенную шляпу.

Вся прислуга смотрела на Жака со страхом и с состраданием, как смотрят на утопленника или на раздавленного поездом.

— Я говорил господину директору, что это вор, — произнес швейцар наставительно.

Часа через два, когда Жак был уже далеко, госпожа Лазар вошла снова в контору.

— Я извиняюсь, — произнесла она, отирая пот со лба, — медальон нашелся.

Директора не было, но в конторе сидел главный швейцар.

— Ага, — произнес он, — я очень рад. Поздравляю вас, мадам.

— Так что полиция пускай прекратит поиски.

— Я сейчас же извещу префекта.

— А этот франк дайте мальчику.

— С удовольствием, сударыня, — произнес тот и положил франк в карман.

Господин Лазар в этот день не вышел к общему обеду.

Он прикладывал к разным частям своего тела свинцовые примочки. Медальон был найден у него в ночной туфле. Госпожа Лазар совсем не давала ему денег на расходы, а господин Лазар уже давно приглядывался к одному портовому ресторанчику, где у столиков прислуживали провансальские красавицы. В Марселе много ювелиров. Медальон можно было легко продать. Разве он знал, что госпоже Лазар придет в голову совать свой нос в ночные туфли?

Ровно на пять тысяч франков наставила ему супруга синяков. Не обсчиталась ни на один сантим.

А Жак в это время медленно брел по пыльным марсельским улицам.

II

ВЕНЕЦИАНСКАЯ ВЕДЬМА

В тот же день в семь часов вечера на одной из узких улиц рабочего квартала Марселя собралась толпа народа. Привлечена она была дикими криками, доносившимися со двора грязного высокого дома, мрачные стены которого облупились и были покрыты живописными узорами плесени. В окнах показались головы любопытных. Из полуподвальных кабачков повылезли их завсегдатаи — разные подозрительные личности, привыкшие обделывать свои делишки за бутылкой скверного вина и с револьвером в кармане. Они тоже с любопытством уставились на ворота грязного дома. Ребятишки, босые ноги которых были одного цвета с пыльной мостовой, мчались со всех сторон, громко улюлюкая.