Тайны Темплтона - Грофф Лорен

Лорен Грофф

Тайны Темплтона

Посвящается моим родителям — Джеральду и Джанин Грофф

-

«А ведь и верно, мой друг! — вскричал старый Натти Бампо, хлопая себя по коленке. — Не может человек узнать себя, если не знает истоков своих».

Кто может отворить двери лика его? Наводят ужас зубы его… Из ноздрей его струится свет, а очи его подобны глазницам утренней зари… Излучает сияние след, что стелется за ним, и уводит сей след в седые глубины. На земле нет ему подобных, кто так же не ведал бы страха. Ничто не укроется от всевидящего взора его, ибо царит он над всеми чадами гордыни.

Это история сотворения.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Интересный вымысел… каким бы парадоксальным ни показалось это утверждение… рассчитан на нашу любовь к истине — не на одну только любовь к фактам, что черпаем мы из достоверных имен и дат, но и на нашу любовь к той самой высшей истине, к истине самой природы и незыблемых устоев, к истине, которая является первичным и основным законом человеческого сознания.

Однажды зимой, когда я была уже взрослой и находилась очень далеко от дома, я стала просыпаться каждую ночь со странным ощущением — мне не давали покоя сны, в которых я видела мое тихое маленькое озеро. Я скучала по родным местам так, как скучают по близкому человеку. Из той долгой зимней тоски и родилась эта книга — мне захотелось написать историю о любви к родному Куперстауну.

Для начала я, как прилежная ученица, засела за чтение и проштудировала множество книг об истории города и о творчестве Джеймса Фенимора Купера, ибо нельзя взяться писать о Куперстауне и не написать при этом о Фениморе Купере. Но вот какая любопытная произошла вещь — чем больше я погружалась в факты, тем чаще они срывались с якоря и уносились по течению. Как-то сами собой они начали облекаться у меня в голове в истории, и истории эти постепенно занимали место фактов. У меня менялись даты, рождались дети, которых на самом деле никогда не существовало, исторические фигуры приобретали новые черты, превращались в совершенно новых персонажей и начинали вытворять что-то немыслимое и пугающее. Постепенно я начала замечать, что пишу уже не о Куперстауне, а скорее о каком-то его искаженном, перевернутом отражении.

Поначалу я испугалась, но, к счастью, на помощь мне пришел сам Джеймс Фенимор Купер. В романе «Пионеры» он тоже писал о Куперстауне, и подлинные факты у него тоже пошли чуточку вкривь и вкось, поэтому он решил переименовать свой город в Темплтон, штат Нью-Йорк. Тогда я перестала переживать по этому поводу и последовала его примеру.

Приблизительно в то же время в дверь ко мне постучались его персонажи и, напросившись в гости, так сказать, присоединились к вечеринке. Пришли ко мне Мармадьюк Темпл и Натти Бампо; Чингачгук, и вождь Ункас, и Кора Манро. Собственной персоной явилась даже Почтенная Петтибонс, только вторая часть ее имени заменилась на более смешную — Притибонс. Их приход не был случайным — ведь я выросла на этих персонажах, жила в их обществе, как будто они были настоящими живыми людьми, они-то и сформировали в моей голове мифический образ моего города. Они стали неотъемлемой частью моего Темплтона.

Ведь что такое в конечном счете художественная литература? Это искусство передавать правду посредством вымысла, то есть лжи. В итоге получилась у меня совсем другая история о моем городе, нежели та, что я взялась писать поначалу. Здесь исторические факты стали исходным материалом. Это была попытка поведать совсем другую правду о моем городке у озера, правду, пронизанную таинственностью и магией, что окружала меня в детстве. Такие мифические образы, как Эбнер Даблдэй, и чудовище, живущее в озере, и Кожаный Чулок, и многие-многие другие, мы, местные жители, привыкли считать частичками подлинной истории нашего города. Мой Темплтон похож на Куперстаун, как похожа на дерево отбрасываемая им тень; он принял его очертания, как принимает очертания земной поверхности расстеленная на ней ткань.

Конечно, все персонажи книги по большей части являются плодом вымысла, а любое сходство их с реальными живыми обитателями Куперстауна случайны. Реальные исторические фигуры изменены до неузнаваемости. Я надеюсь только, что этого не произошло с самим городом, местом, которое я люблю всей душой.

Глава 1

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

В день моего бесславного возвращения в Темплтон мертвая туша весом футов в пятьдесят всплыла на поверхности озера Глиммерглас. Это был один из тех редких багровых июльских рассветов, когда долина, обрамленная стенами холмов, словно громадная чаша, наполняется густым туманом, а птицы поют так боязливо, будто не могут определить, ночь ли еще или день.

Туман не успел поредеть, когда доктор Клуни, гребя в лодке по озеру, обнаружил это чудовище. Воображаю, как все случилось: лодка бесшумно скользит по воде, мерцая в сумраке красным носовым огоньком, весла с тихим плеском оставляют на водной поверхности расходящиеся круги. И вдруг за спиной у доктора нависает остров, какого здесь никогда не бывало, да и не остров вовсе, а необъятное брюхо дохлого зверя. Старый доктор сидит к нему спиной и поначалу его не видит. Но вот лодка приближается к туше и упирается носом в ее упругую резиновую плоть, как будто кто пальцем ткнул в надувной шар. От толчка доктор обернулся, но, неготовый к такому зрелищу, не сразу понял, что перед ним. Увидев огромный и жуткий глаз, белесый и омертвелый, несчастный испуганно заморгал и потерял сознание.

Когда доктор пришел в себя, предрассветная мгла уже рассеялась, а озерная гладь была в полосах света. Доктор обнаружил, что лицо его мокро от слез, а сам он кружит в лодке вокруг плавающего кверху брюхом зверя. Во рту у него стоял приторно-жженый вкус лакричных леденцов — давно забытый вкус далекого детства. И только когда чайка, опустившись на плоскую челюсть левиафана, спугнула это пришедшее из детства леденцовое воспоминание, только тогда доктор Клуни окончательно очнулся и отчаянно заработал веслами в направлении пробуждающегося города.

— Чудо! — кричал он. — Чудо! Сюда, скорее, смотрите!

А я в тот самый момент брела по парку, что расположен через улицу от Эверелл-Коттеджа, моего отчего дома. Не меньше часу провела я в низине, где город зимой заливает каток, — все собиралась с духом. Пелена тумана окутывала мой огромный нелепый дом: первоначальная его постройка датировалась 1793 годом, одно крыло относилось к викторианскому 1890-му, другое — к 1970-м, когда представления о вкусе были совсем утрачены. Облагороженный вуалью тумана, дом обретал более внятные формы и казался почти красивым. В бредовых фантазиях я представляла, как увижу в нем мать среди бесчисленных семейных реликвий и тихое привидение, обитавшее в моей детской, — бледные, словно мелом намеченные очертания вроде костей на рентгеновском снимке.

Я чувствовала: призрачный мир распадается, как трещит и лопается нить за нитью веревка, натянутая до предела.

Еще в Буффало, торопливо оглядев себя в душевой, я ужаснулась. В кого я превратилась? Из зеркала на меня смотрела незнакомая мне особа в измятой грязной одежде, с лицом в красных вздувшихся волдырях. Я осунулась, исхудала, распухла, искусанная аляскинской мошкарой. Мои волосы, наголо остриженные в апреле, теперь отросли и в беспорядке торчали каштановыми клочками. Оголодавший полудохлый птенец, которого собратья выбросили из гнезда за немощность и уродство.