Кира Измайлова - Снежная дева

Кира Измайлова

Снежная дева

— А ты когда-нибудь сам Ее видел? — спросил один из мальчишек, что грелись у печки другого, постарше.

— Видел, конечно! — пренебрежительно ответил тот. — Сто раз. Точно тебе говорю, Она и сейчас там, снаружи. Слышишь, как воет вьюга?

— А вдруг Она войдет сюда? — поежился младший. Ему было лет восемь, и он шуровал кочергой в печке, заставляя угли разгореться поярче.

— Пусть попробует! — ответил старший, лет тринадцати на вид. — У нас тут вон как печка натоплена, Она сразу и растает!

— А я… а я… — расхрабрился тот. — Я могу взять кочергу и проткнуть Ее! Тогда ведь она тоже растает, правда?

Третий мальчик, забравшийся на подоконник с ногами, молча смотрел в окно. Он был сегодня наказан, и братьям запретили разговаривать с ним, но сам он не удержался.

— А я бы, — сказал он, разглядывая замысловатые ледяные узоры на стекле, в которых причудливо отражались отсветы огня, — я бы взял и обнял Ее покрепче. Я слышал, как взрослые говорили, что от такого женщины разом тают!

— А тебя никто и не спрашивал, — фыркнул старший брат, которому тоже доводилось слыхать нечто подобное.

Порыв ветра швырнул в окно такой снежный заряд, что стекло задребезжало.

— Ложитесь-ка спать! — велел старший, которому сделалось вдруг не по себе. — А я за печкой досмотрю…

— Это Она, наверно, услышала и рассердилась… — тихонько сказал младший, живо забираясь в кровать, которую делил со средним братом. Тот промолчал, устроился с краю, так, чтобы видеть окно.

— Глупости всё это, — буркнул старший. — Сказки!

— Но ты же сам сказал, что сам сто раз Ее видел!

— Почудилось, — отмахнулся тот и проверил, не пора ли закрывать вьюшку. Закрыл, улегся — втроем им было уже тесно на кровати, и старшему сколотили отдельный топчан, — задул свечу. — Спать давайте, не то всё матери расскажу!..

В комнате было темно, а за окном всё шел снег. Когда глаза притерпелись к темноте, стало видно, как за покрытыми ледяными узорами стеклами проносятся, будто гигантские белые птицы, снежные заряды. И можно было представить, будто это Ее крылатые кони, у которых вместо гривы — вьюга, чьи копыта выбивают ледяную крошку, если вовсе касаются земли, и из чьих бархатный ноздрей идет пар, застывая на стеклах диковинными узорами. А вообразить сани мальчик не успел, потому что уснул…

…Проснулся он от холода и от того, что солнце било в лицо даже сквозь замерзшее окно. Комнатка выстыла за ночь, и старший брат сейчас деловито растапливал печь, а младший, завернувшись в одеяло (и тем самым оставив среднего мерзнуть), баловался тем, что нагревал на печи монетки и протаивал в снежных узорах круглые окошки. Так можно было выглянуть на улицу, но красота зимних кружев гибла безвозвратно.

Мальчик ничего не сказал, зная, что над ним снова посмеются, оделся и поплелся вниз — сегодня была его очередь таскать дрова, и если не поторопишься, старший живо наподдаст, да и мать начнет ругаться, не найдись у нее хвороста для плиты…

Дом у семейства был неудобный, словно составленный из двух разных частей: сперва кто-то выстроил нижний этаж, с трудом втиснув его между соседскими домами, а потом уже, через сколько-то лет, взгромоздил мансарду и построил крутую лестницу наверх. Протопить весь дом разом было невозможно, поэтому в мансарде, где сейчас обитали мальчики, пришлось поставить маленькую печурку. Родительская комната была внизу, и зимой там бывало еще холоднее, чем наверху, смотря с какой стороны задувал ветер. А купить жилище получше или хотя бы отремонтировать этот дом, устроить большую настоящую печь семейство не могло — не доставало денег. Их и так еле-еле хватало на жизнь: с тремя-то сыновьями, на которых одежда будто горит, и у которых волчий аппетит!

Впрочем, мальчик не жаловался. Прежний их дом был еще хуже, там всем приходилось ютиться в одной комнате, младший только-только родился и не давал никому спать своим криком… Если бы отец нежданно-негаданно не получил наследство от дядюшки, так и не выбрались бы оттуда!

Наследства, правда, едва хватило на то, чтобы расплатиться с долгами да переехать. Их жилище мальчишки называли Хромоногим домишкой: он и в самом деле походил на хилого хромоножку в толпе, склонившегося к плечу дородного и устойчивого соседа. Но лучше жить в Хромоногом домишке, чем в наемной комнате, считал мальчик, и так же думали его родители, пусть концы не всегда сходились с концами…

Натаскав дров больше, чем даже было нужно, мальчик получил от матери чашку молока и кусок хлеба на завтрак и был отпущен на все четыре стороны. Старший давно уже умчался играть со своими приятелями, младший со своими возился на улице — кажется, затеяли строить снеговика. Чудесное это время — в школе каникулы, гуляй хоть весь день напролет! Мать и не возражает, лишь бы затемно не приходили и не путались под ногами, у нее и так забот полон рот.

Солнце сияло так, что глазам стало больно, а мороз ощутимо покусывал щеки. Нападавший за ночь снег лежал пышными сугробами, крыши, карнизы и ограды украсились волшебными гирляндами, а под ногами, случалось, похрустывали сбитые ветром сосульки. Если повезет, можно отыскать в снегу совсем целую и представить себе, что это леденец. Главное, чтобы мать не увидела, а то снова раскричится, что этак заболеть недолго, а на доктора у них денег нет, и что делать?..

Нет уж, лучше отойти от дома подальше, вон хоть на площадь, где прогуливаются нарядно одетые зажиточные горожане, торопятся по своим делам горожане обычные, снуют разносчики всяческого товара, там и сям слышны крики зазывал, пахнет горячими кренделями и еще чем-то несказанно вкусным… Ну и что, что в кармане всего одна монетка, которой и на крендель не хватит? Когда-нибудь наберется достаточно, а пока можно посмотреть и послушать, вообразить, каковы на вкус все эти лакомства, как здорово было бы купить коробку восточных сладостей и отнести матери: она любит сладкое, но куда уж там, если на хлеб не всегда хватает! А себе — настоящий леденец на палочке, ярко-красный или солнечно-желтый, а еще большую книжку с цветными картинками, вроде той, что он видел у учителя географии. Там написано про дальние страны, про диковинных зверей и всякие заморские чудеса… Ну ладно, а младшему брату — вон тот игрушечный паровозик, совсем как настоящий, из богатой лавки, к витрине которой так и приклеились несколько мальчишек. А старшему…

Распределяя несуществующие богатства, мальчик так увлекся, что и не заметил, как обошел площадь и вернулся почти на то же место, откуда пришел. Ребята постарше развлекались тем, что цепляли санки к полозьям больших саней и так катились, пока их не замечал кучер. Замечательное было веселье! Вот только никого их этих мальчишек он не знал, да и санок своих у него не было. Младшему брату давал покататься приятель, старший говорил, что из этих забав уже вырос, а он… Мог бы, наверно, попросить кого-нибудь дать прокатиться, только не знал, как подступиться. Не было в нем ни уверенности старшего, ни простодушного нахальства младшего, и уж точно он не сумел бы ответить достойно, если бы его высмеяли в ответ на просьбу.

Но смотреть-то ему никто не мешал, вот он и стоял, переминаясь с ноги на ногу: одежда, доставшаяся от старшего брата, грела не так уж хорошо, а в башмак набился снег и теперь медленно таял. Правда, ничего этого мальчик не замечал: наблюдал за веселой стайкой старших ребят, как раз разбегающихся от ругавшего их на чем свет стоит кучера какой-то важной пожилой дамы. Сани у той были широкие, а сама дама куталась в меховую полость. Если бы ее расстелить, она, должно быть, заняла бы весь Хромоногий домишко! И как тепло стало бы тогда…

Мальчик попытался представить, что было бы, попадись он на такой проделке. Успел бы отцепить санки и убежать? Или так и ждал бы грозного усатого кучера с кнутом? Тот, конечно, к родителям не поведет за ухо, некогда ему, служба, но наподдать может! Вон, кажется, одного из озорников достал-таки, не зря тот так почесывается, хоть и храбрится!

Пока он размышлял, на площадь выехали еще одни сани, небольшие, легкие, всего с одним седоком и даже без кучера. Послушные лошади прошли шагом, и мальчик удивился еще, отчего это никто из развеселой шайки не спешит прицепиться к такому замечательному экипажу.

А сани тем временем стали, седок откинул меховую полость — еще более роскошную, чем у пожилой дамы, из нежного серебристого меха, — ступил на снег…

Это оказалась женщина, стройная и довольно высокая, в простом светлом платье, искрившемся на солнце будто бы мириадами снежинок, в белой пушистой шубке, которую так и хотелось погладить, в маленькой шапочке и в перчатках. Она не привязывала коней, а те стояли спокойно, не пугаясь суеты и шума и не двигаясь с места.

Хозяйка их (должно быть, знатная дама) отошла, взвихрив подолом платья снег, который не успели еще растоптать в грязную кашу, и вот так, окутанная искрящимся облачком, двинулась сквозь толпу.