Саймон Кларк - Ночь триффидов

Саймон Кларк

Ночь триффидов

ПРОЛОГ

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как три сотни переживших катастрофу мужчин, женщин и детей покинули Британские острова, чтобы основать колонию на острове Уайт. Сейчас в каждой библиотеке, каждой школе и даже во многих домах можно увидеть отпечатанный на мимеографе отчет Уильяма Мэйсена о Великом Ослеплении, появлении триффидов и гибели цивилизации. На двухстах переплетенных в оранжевый картон страницах нет иллюстраций и имеется всего лишь одна фотография. Но тем не менее это весьма впечатляющее и увлекательное повествование. Заканчивается оно следующими словами:

Таким образом, задачу, стоящую перед нами, будем выполнять мы сами, без посторонней помощи. Теперь уже виден путь, но придется затратить еще много усилий и выполнить много исследований. А потом наступит день, и мы (или наши дети) переправимся через узкие проливы и погоним триффидов, неустанно истребляя их, пока не сотрем последнего из них с лица земли, которую они у нас отняли.* И вот – новый рассказ о мире, который все еще находится во власти ужасных триффидов…

* Дж. Уиндем. День триффидов (перевод с английского С. Бережкова). – Примеч. ред.

Глава 1

МИР ПОГРУЖАЕТСЯ ВО ТЬМУ…

Если летом в девять часов утра вокруг вас царит тьма, словно в глухую зимнюю полночь, – значит в мире что-то очень неладно. В то утро я проснулся бодрым, свежим и вполне готовым начать новый день. Как могла бы сказать моя мама Джозелла Мэйсен, у меня были сияющие глаза и хвост трубой. Однако я, хоть убейте, не мог понять, почему так себя чувствую. Приподнявшись на локте, я обвел взглядом спальню. Там царила не просто темнота и даже не тьма – освещение отсутствовало напрочь. Я не видел ни блеска звезд в небе, ни света окон в доме на противоположной стороне улицы. Я не мог рассмотреть своей руки, даже поднеся ее к носу. Ни-че-го. Только тьма в ее тотальном чернильном воплощении. В этот момент, насколько помню, я твердо сказал себе, что, по-видимому, все еще стоит глубокая ночь, а меня разбудили либо вопли кота, повинующегося своим извечным инстинктам, либо шаги старика в соседней комнате, поднявшегося с постели по каким-то одному ему известным причинам. Короче, сказал я себе, будем спать дальше. После этого я улегся на спину и смежил веки. Но что-то определенно было не так. Где-то в глубинах сознания негромко, но очень назойливо звенел будильник. Я открыл глаза – и опять ничего не увидел. Подозревая неладное, я прислушался к тишине, как прислушивается домовладелец, которому показалось, будто он слышит на первом этаже чьи-то негромкие шаги. Теперь я был полностью уверен: на дворе глубокая ночь. Глаза не могли меня обмануть – сквозь занавеси на окнах еще не пробивались даже самые первые лучи летнего рассвета. И почти тут же я сообразил: меня разбудили звуки летнего утра – времени суток, когда солнечные лучи заливают зеленые поля нашего острова. Вот и сейчас из-за окон коттеджа до меня доносились цокот лошадиных копыт и громкий стук трости шагавшего по своим делам слепца. Затем послышался стук входной двери и звук выплеснутой в дождевой сток воды. Но самым ярким признаком наступившего утра был соблазнительный запах жарящегося на завтрак бекона. В желудке заурчало. И только ощутив голод, я понял – в нашем мире что-то неладно. Что-то очень неладно. В тот миг для меня наступил конец прежней жизни, которую я вел целых двадцать девять лет. Если быть точным, то это случилось в среду двадцать восьмого мая. Теперь все пошло по-иному, но ни один погребальный колокол не отметил смену эпох своим звоном. Раздавались лишь звуки, которые, судя по отсутствию света, раздаваться были не должны. Просто не должны! Цокот копыт лошади, влекущей экипаж к берегу моря, дробный стук палочки слепца, бодро шагавшего вверх по склону в направлении Дома Материнства, и веселое прощание с супругой спешащего на работу человека совершенно не соответствовали царившей вокруг меня полуночной тьме. Я лежал, вслушиваясь в эти звуки, и ни один из них не имел для меня никакого смысла. Я уставился в потолок и пялился на него пять минут – пять бесконечных минут, – надеясь, что глаза привыкнут к темноте. Но этого не произошло. Я ничего не видел. Было так темно, словно меня уже положили в гроб и закопали в землю. Я начал испытывать беспокойство. Через несколько мгновений у меня от этого беспокойства начался такой зуд, что оставаться в горизонтальном положении больше было невозможно. Я сел и опустил ноги на холодный линолеум. Комнату я знал плохо и весьма слабо представлял себе, где находятся двери. В этот коттедж судьба привела меня случайно. Мне поручили совершить короткий прыжок на летающей лодке – четыре мили над сверкающим морем – из Шанклина в Лаймингтон, где я должен был забрать партию фуражиров. Шанклин, как известно, находится на острове Уайт, а Лаймингтон лежит уже на Британских островах. Я летел в одиночестве на одномоторном самолете, после всех этих лет короткие перелеты с острова на большую землю стали для меня столь же рутинными, как поездка на местном автобусе. Небо было ясное, гладкое, как зеркало, море отражало его голубизну, и я испытывал подъем духа, радуясь спокойному полету в столь прекрасный день. Но судьба, как известно, постоянно выжидает момента, чтобы подставить ножку, добиваясь порой комического, а порой и трагического результата. В тот самый момент, когда я оставил позади побережье острова Уайт, здоровенная чайка, решив променять свою земную жизнь на птичий рай, врезалась в единственный мотор моей летающей лодки. Деревянный пропеллер, естественно, разлетелся в щепки, а как вам, наверное, известно, летающая лодка без пропеллера держится в воздухе немногим лучше обычного кирпича. По счастью, мне удалось развернуть нос лодки в обратную сторону, и под свист ветра в растяжках я начал планировать к земле. Приземление вряд ли можно было назвать элегантным, но оно оказалось вполне приличным, поскольку машина не развалилась, плюхнувшись в воду в нескольких ярдах от берега. Во всем остальном это происшествие было полностью лишено драматизма. Рыбачий баркас отбуксировал меня к молу, и я, ошвартовав покалеченный самолет, прошел в небольшую прибрежную деревушку Байтуотер. Оттуда по радио я отрапортовал начальству, что был сбит заблудшей чайкой. После неизбежной порции смеха и шуток в мой адрес я получил приказ подыскать себе помещение на ночь и ждать утром прибытия механика с новым пропеллером. Затем мне пришлось потратить целый час на то, чтобы, извозившись до ушей, выскрести из мотора останки бедной птички. Мне следовало бы сохранить хотя бы перышко, чтобы использовать его в качестве охраняющего от бед амулета, Чайка тогда спасла мне жизнь. Если бы птица не пожертвовала собой, вы наверняка не читали бы этих строк. Но в то время я этого не знал. Я восседал на краю кровати, а мои дедуктивные способности не желали проявлять никаких признаков улучшения. Глаза утверждали, что глухая ночь еще не кончилась; слух столь же упорно заявлял, что солнце уже давно взошло. До меня доносился шум работы. За окном раздавались шаги. Словом – обычные утренние звуки. Затем где-то вдалеке послышались невнятные выкрики. Казалось, супруги выясняют отношения на повышенных тонах. Я даже ждал, что финалом семейной драмы станет звук хлопнувшей двери. Но голоса резко оборвались. Столь же внезапно затих и стук палочки слепца. Еще несколько секунд – и размеренное цоканье копыт идущей шагом лошади превратилось в дробный стук. Лошадь перешла на рысь. Вскоре и этот звук затих. Тьма не желала исчезать… Ну это уж явный перебор! Я летчик, человек с железными нервами, но темнота начала подтачивать даже мою нервную систему. Подтачивать больше, чем я мог себе признаться.

– Мистер Хартлоу… Мистер Хартлоу! – позвал я хозяина дома и замолчал, выжидая, когда откроется дверь и послышится ласковый голос мистера Хартлоу: “Я здесь, Дэвид. К чему весь этот шум?” Однако мистер Хартлоу, который после тридцати лет слепоты ориентировался в своем доме, как юноша со стопроцентным зрением, так и не появился.

– Мистер Хартлоу… Ненасытная темнота поглотила мой голос. У меня возникла страшная догадка: это начали возвращаться детские страхи, от которых я сумел избавиться, лишь значительно повзрослев. Страх темноты. Той темноты, когда любая тень на стене может стать ужасным безымянным чудовищем, которое только и ждет момента, чтобы вцепиться когтями в горло… когда скрип половой доски шепчет о том, что за дверью притаился безумец с окровавленным топором… И тогда я понял, что страхи не уходят без следа, они всего лишь впадают в спячку. Как только возникают благоприятные условия, они снова являются как призраки из глубин мозга… Я ничего не вижу, я только слышу людей, двигающихся средь бела дня, потому… Когда еще не до конца оформившееся слово зародилось в сознании, меня пробрала дрожь. Я ничего не вижу по очень простой причине – я ослеп. Как у только что ослепшего человека, у меня не было той уверенности, которую успели обрести люди, потерявшие зрение тридцать лет назад, в ночь, когда в небе возник поток странных зеленых огней. Я наверняка выглядел очень жалко, пытаясь пересечь комнату с нелепо вытянутыми перед собой руками. Тяжелый стук сердца был единственным звуком, достигавшим моих ушей.